Володька вдруг поднял брови, и тихая улыбка на его лице расцвела узнаванием.
— Роман! А ведь скала‑то приметная! Сдаётся мне, видели мы её раньше, только с другой стороны. Тебе не кажется?
— Кажется–кажется… Когда кажется, креститься надо!.. Тоже придумал — знакомая.
— Да нет же, Ромыч! Помнишь, нас пригласили на осеннюю охоту?
— Мало ли нас куда приглашали… И мало ли всяких скал торчит посреди всяких лесов, — уже медленнее добавил Роман, нахмурившись и снова озираясь.
— Это кто же вас пригласил на охоту? — поинтересовался Игнатий.
— Да парнишка один из университета. Нас к ним на курс практику принимать позвали. Это когда ещё Леон с нами был…
— Леона на охоте не было!
— Ну вот, вспомнил же! А у него как раз личные проблемы появились… А у того парнишки неподалёку от этой скалы поместье было.
— Неподалёку — это где?
— Если откровенно, мы ведь тогда верхом были. А пешком, с прятками и разведкой, боюсь, на двое суток дороги хватит.
— Э–э… Прежде чем пускаться в сомнительный путь… Почему ты всё‑таки решил, что это именно та самая скала?
— Я представил, как она выглядит из леса. Плита эта, у нас под ногами, издалека будто языком дразнила.
— Точно! — оживился Роман. — Мы тогда как на кончике языка стояли. И охота знатная была — на лошадях, с собаками, с соколами. Ах, чёрт! Я себе весь зад отбил — весь день в седле!.. Согласен с Володей: до поместья Юлия шагом с оглядкой — двое суток. Кстати, насколько я помню, все эти земли — собственность его семьи.
— Вы уверены, что этот Юлий нам не враг? — осторожно спросил Рашид. — Мы ведь сюда по следам Мигеля явились. И ещё. Мигель и Юлий, похоже, из одного края.
— Ну и что! Я уверен, что они незнакомы. Чем так, впустую, рассусоливать, лучше заняться делом и выяснить всё сразу. В конце концов, что мы теряем кроме времени?
— Чего–чего, а времени у нас теперь маловато. Сегодняшний вечер да ночь до завтрашнего дня. Ну, что решили?
Решили идти. Слева от плиты–языка нашли родничок, устроили обед. Леон в беседе участия не принимал, потому что смысл улавливал лишь поверхностно. Правда, общая тема тоже его взволновала. Отдохнуть в гостеприимном доме, где их обязательно ждёт уют, — какое счастье! Перед глазами немедленно всплыла картинка: на кровати сладко посапывает Ангелина, он сам сидит в кресле и читает; размеренно отсчитывается часами тишина; изредка едва слышно шелестят переворачиваемые страницы; тепло, не замечаемое, но глубокое, согревает тело и душу. Вот чем у него ассоциировалось слово «уют».
Он машинально поёжился, потянувшись поставить стаканчик с водой на камень. Что‑то странное опять засвербило между лопаток. Может, парни утаили от него, что он всё‑таки грохнулся? Ах, да, он уже думал об этом. Скорее всего, на коже осталась царапина или саму кожу содрал. Вот и свербит.
— Леон, ты поел? — спросил Брис.
— В общем‑то, да, — несколько удивившись его деловитому тону, отозвался Леон.
— Снимай рубаху.
— Что?
— Рубаху, говорю, снимай. Не могу смотреть, как ты плечом дёргаешь. Надо глянуть, что у тебя там.
Наверное, Брис думает о том же — что Леон поранился. Леон расстегнул пуговицы и приспустил рубаху с плеч, не вынимая рук из рукавов. Мелочь какая‑нибудь. Брис сейчас быстро разберётся с нею и…
Солнце словно положило лёгкие тёплые ладони на его плечи, и Леон зажмурился, улыбаясь ему. Он не видел, как за его спиной встают парни, привлечённые неподвижной фигурой Бриса; как, бросив взгляд на его посеревшее лицо, смотрят на спину своего командира и лица их, хоть и не бледнеют, но вытягиваются… Он наслаждался ощутимыми воздушными струями, прохладными и горячими — ветра и солнца, но вскоре и он понял, что молчание затягивается. Обернувшись, Леон немного забеспокоился.
— Что у меня там? Царапина?
Док Никита чуть обошёл его стороной и пальцем провёл по левой лопатке. Леон прислушался к своим ощущениям: нет боли он не чувствует. Что же происходит?
— Боюсь, та ловушка сработала неожиданным образом. — Пальцы дока Никиты снова скользнули по спине Леона, и теперь Леон ощутил на коже что‑то жёсткое. — Садись, Леон. Придётся, к сожалению, рассказать кое‑что о тебе самом.
Именно таким представляла себе Анюта бал: пёстрым, шумным, весёлым. А ещё этот праздник оказался самым лучшим на свете, потому что Юлий давал его в честь своей маленькой гостьи.
Она сидела у Юлия на руке, когда не танцевала или не играла с гостями. Сначала Анюта думала — ему будет тяжело. Но Юлий успокоил: «Ты как пушинка! И мне разговаривать с тобой удобно, не наклоняясь».
Не впервые ей пришлось надеть длинное роскошное платье, но впервые она чувствовала его на себе совершенно уместным. Ей нравилось, слегка приподняв подол платья, чтобы не путаться в нём, бегать по лестницам бального зала играя в догонялки с мужчинами и женщинами чуть постарше Мишки. Нравилось учиться на ходу танцам, потому что приглашали её на все и не обращались как с ребёнком. А в начале бала её понравилось встречать гостей, а Юлий пообещал, что и провожать будет не менее интересно.
Про себя Анюта решила, что в огромной доме Юлия ей ни капельки не пришлось скучать. Радушный хозяин показывал всё, что она ни пожелала бы рассмотреть поближе, и одновременно, будто между прочим, чему‑то учил — такому, чему она не научилась бы ни дома, ни в школе. И Анюта удивлялась: вот сколько я умею, оказывается! Вернуться бы домой, научить бы этому Мишку и Вадима!
Юлий только что закончил проверять, запомнила ли Анюта всех гостей.
— Итак, ты назвала всех.
— А вот и нет! Один дяденька опоздал и ко мне не подошёл.
— Кто это?
— А вон, около колонны, где две девушки в костюмах бабочек. У него костюм похож на монашеский плащ.
— Странно, — пробормотал Юлий. — Когда же он появился?
— Перед этим танцем.
— Глазастая…
— Юлий этот дяденька здесь никого не знает. Смотри, никто не подходит к нему.
— Ну, что ж, пошли, познакомимся… Когда‑нибудь это надо сделать.
Он пересадил девочку на левую руку, чтобы правая при необходимости могла воспользоваться висевшим на бедре мечом (Анюта думала — часть маскарадного костюма), и пошёл через весь зал, омываемый волнами шуток, приветствий и комплиментов его смешливой всаднице.
Человек в чёрном плаще грубо нарушал все законы весёлого бала–маскарада. Мало того что он явился раздражающе грязным пятном в красочной палитре богато украшенного зала, так он даже не удосужился принести какую‑нибудь завалящую маску, предпочтя просто натянуть на глаза — и на всю голову — капюшон.
