Лиш вздрогнула всем телом и сжалась в комок.
— Вон отсюда! — рявкнул я, испытывая редкое по силе раздражение, уже готовое перешагнуть за грань настоящего бешенства. А потом, не дожидаясь, пока парализованная девка шевельнется, в два шага оказался рядом, цапнул ее за тощий локоть и, рывком притянув к себе, активировал ключ повторно.
Портал вспыхнул и тут же погас, оставив плясать в глазах яркие синие точки.
Тряхнув головой, я выпустил амулет и, сжав челюсти, повернулся к застывшей служанке.
— Ну?! Чего молчишь?! — в моих глазах полыхнула еле сдерживаемая злость. — Я жду объяснений!
Она вздрогнула снова, побледнела еще сильнее, а потом вдруг опустилась на колени и, распластавшись по холодным камням, как безвольная лягушка, очень тихо прошептала:
— Простите меня, господин…
От ее безжизненного голоса у меня что-то неприятно царапнуло в груди.
— Я знаю, что нарушила ваш приказ, и понимаю, что достойна самого жестокого наказания. Я следила за вами… это правда… и была так беспечна, что позабыла о том, что вы не терпите указаний. Я осмелилась перечить и проявлять самостоятельность. Многое делала по-своему. Возражала. Спорила. Принимала решения, на которые не имела никакого права. И я… усомнилась в вас, мой господин. В вашей силе, воле и… возможностях. Простите меня за это.
Мои зубы сжались еще сильнее. Правда, не оттого, о чем она говорила… к предательству смертных я уже почти привык… я просто не понимал. До сих пор ничего не понимал. А я терпеть не могу оставаться в неведении и порой готов убить ради того, чтобы выяснить правду.
Вот и сейчас едва сдерживался.
— Я не собиралась никуда бежать, господин мой, — снова прошептала она, не поднимая глаз. — И от слова своего не откажусь… никогда. Если вы прикажете, я взойду на любой алтарь, на который нужно, и сделаю все, что вы потребуете…
— Не сомневаюсь, — процедил я, борясь с острым желанием закончить этот разговор здесь и сейчас. Если бы не стремление докопаться до истины, так бы и сделал. Безо всякого сожаления. Но Лиш… эта наглая, неблагодарная, униженно согнувшаяся передо мной малявка, на которую я потратил столько времени и сил, тратить которые совершенно не собирался…
Кажется, она поранила коленки, когда упала на каменные плиты? Или же поцарапалась еще раньше, когда спотыкалась в темноте на ведущей к башне лестнице. А может, и еще где поранилась, пока бродила там в поисках… чего? Успокоения? Спасения? Тишины? Не понимаю… но слишком хорошо теперь чувствую, как ноют ее ладони и саднящая кожа на коленях. Почему-то слышу, как гулко и обреченно стучит ее молодое и сильное сердце. Ощущаю ее безнадежность… нет, из-за нашей дурацкой связи, от которой надо срочно избавиться, я почти отравлен ее тоской! Сам скоро готов буду ей поддаться! Почти вижу, как текут по ее щекам горькие слезы, но при этом все еще не знаю, как реагировать.
Она ведь пыталась предать меня, разве не так? Она ослушалась меня. Нарушила правила. Обманула. И эта ошибка действительно достойна самого строгого наказания, верно? Но тогда почему я до сих пор ее не наказал? Почему стою и даже сейчас мучительно сомневаюсь? Я что, стал настолько сентиментален к старости? Или же, на свой страх и риск, посмел привязаться к какой-то смертной? Я?!
— Говори, — велел я, отступая на шаг и с неприятным удивлением рассматривая последнюю мысль. — Зачем тебе понадобилось рисковать собой? Да еще так не вовремя?
— Я не хотела, — сдавленно отозвалась Лиш, по-прежнему не поднимая головы. — И я вас не предавала, господин. Никогда. Я… просто испугалась — вы были так слабы…
Я выразительно скривился.
Жалость… какое мерзкое слово! Вот уж не думал, что кто-то вдруг испытает это отвратительное чувство по отношению ко мне. Ладно бы влюбилась, дурочка. Это я как раз мог бы понять — смертные так наивны, что именно это уже не вызывает удивления. Но в том-то и дело: я не чувствовал в ней влечения или страсти! Никогда. Ни разу за прошедшие годы! Их и сейчас в ней не было! Совсем, и именно это приводило меня в недоумение. Зато вместо них была горечь. Тоска. Боль. Безнадежное ожидание. И что-то еще, чему я пока не мог подобрать определения.
Кажется, я слишком долго пробыл внутри лишенной обычных человеческих эмоций трансформы. А вот теперь расплачивался за годы беззаботного спокойствия и наощупь шел по топкому болоту чужих чувств, тщетно пытаясь в них разобраться.
— Значит, ты считаешь, что имела право меня жалеть? — наконец, глухо осведомился я.
Лиш прерывисто вздохнула и поспешно замотала головой.
— Нет, господин. Я бы не посмела вас так оскорбить.
— Тогда в чем дело? — снова нахмурился я, окончательно перестав что-либо понимать. — Почему ты осмелилась меня подвести?
— Просто… больше у меня никого нет, — сглотнула она. — Никого в целом свете. Да, наверное, и не было никогда. Вы — единственный, кто захотел меня приютить и кому было хоть какое-то дело до моих трудностей. Вы один не замечали моего уродства. Не насмехались над ним. Не били по больному. Вы просто использовали меня… я хорошо это понимаю. Испытывали свои травы, эликсиры, заклятия, но при этом никогда… ни разу за эти годы… не позволили себе меня унизить или ударить, как остальные.
Я озадаченно замер.
— Что?
— Вы — самый лучший господин, какого только можно пожелать, — на холодные плиты упало две крохотных слезинки, а маленькие кулачки вдруг сжались с поразительной силой. — Мне все равно, что вы — некромант… неважно, что вы создаете чудовищ и играете, как с детьми, со своими умертвиями, часть которых гораздо больше похожи на живых, чем иные люди… и я не боюсь ваших слуг и испугаюсь, даже если однажды вы призовете сюда настоящего демона. Я… я просто верю вам, господин. Единственному во всем белом свете. И мне страшно оттого, что ВЫ перестали верить мне, потому что однажды я совершила ужасную ошибку.
Я как стоял, так чуть и не сел, никак не ожидав такого странного признания.
Да, я ведь использовал ее, и это сущая правда. Но я и дальше буду ее использовать, пока она сможет выдерживать последствия моих экспериментов. Конечно, я ее лечил, поскольку всегда считал, что о подопытном материале следует заботиться, дабы он служил как можно дольше. Да и ни к чему мне больная служанка — для работы она нужна здоровой, невредимой и, желательно, невинной. Из крови невинных девиц можно изготовить самый чистый эликсир восстановления и, как ни странно, наиболее эффективное снотворное. А также немало других полезных вещей, не говоря уж о том, что на алтаре такая жертва… даже если ее не умерщвляют, а всего лишь поранят с ее полного согласия… намного более желанна, нежели какой-нибудь истерично орущий придурок, на которого я должен дополнительно тратить силы, чтобы хотя бы на время его заткнуть.
