— Не убегай от меня, дитя. Я хочу поговорить с тобой. Ничего более.
— Что тебе нужно?
— Когда я почти уже поймал тебя, мне открылись удивительные вещи. Я увидел мертвого оленя, который вновь ожил — и помолодел. Это великая сила. Умеешь ли ты пользоваться ею в полной мере?
— На тебя, создание тьмы, я не стану ее тратить.
— Речь не обо мне, глупец, а о нем! — Самильданах указал на коленопреклоненного Элодана. — Подумай об этом.
Он отступил назад и исчез.
Лемфада долго сидел, раздумывая над загадочными словами красного рыцаря. Зачем он хочет помочь Элодану? Чего он думает этим добиться? Лемфада закрыл глаза, вошел в Цвета и быстро поднялся к Золотому. Пролетев по воздуху, он повис над молящимся рыцарем, приказал своим рукам вобрать в себя всю мощь Золотого и уперся ими в спину Элодана. Рыцарь застыл, словно каменный, и застонал. Лемфада чувствовал, как жар от его рук струится в тело Элодана. Внезапно рыцарь выгнул спину. Поднял правую руку и стал срывать с культи кожаную обвязку. Розовая зарубцевавшаяся ткань на конце обрубка шевелилась и зыбилась. Элодан закричал и упал на землю, лишившись сознания. Лемфада продолжал вливать в него свою силу. Вздутие на культе сплющилось и превратилось в ладонь, из которой начали прорастать пальцы. Завершив свой труд, Лемфада отплыл назад, а Элодан зашевелился, встал на колени и уставился на свою новую руку, осторожно трогая ее пальцами левой.
— Это сон, — прошептал он. — О, милостивые боги, ведь это только сон, да?
Лемфада вернулся в свое тело и устало поднялся на ноги. Над горами уже брезжил рассвет. Оружейник спустился с холма к Элодану. Рыцарь, все так же стоя на коленях, плакал навзрыд.
Лемфада нашел Гвидиона в месте, отведенном для лечения раненых. Старый лекарь сидел на холме под звездами. Лемфада сел рядом и рассказал ему о появлении Самильданаха и обо всем, что случилось после.
— Его приход удивил тебя? — спросил целитель, ласково положив руку юноше на плечо.
— Конечно. Ведь он наш враг.
— Да, он враг. И что же ты выводишь из всего этого?
— Не знаю, Гвидион, потому я и пришел к тебе. Быть может, за этим кроется какой-то коварный умысел? И я поступил неправильно, послушавшись его и вернув Элодану руку?
Старик, устремив взор на далекую звезду, помолчал, огладил белую бороду. Потом указал на волка, чей силуэт виднелся на отдаленном холме, и спросил:
— Как по-твоему, это злое существо?
— Волк? Нет. Он зверь и убивает, чтобы выжить.
— А как быть с человеком? Как узнать, зол он или добр?
— По его делам. Жестокость, похоть, алчность — это признаки зла, таящегося в сердце человека. Самильданах — убийца и пожиратель душ. Его дела обличают его как злодея.
— Да, верно. А ты, выходит, не злой человек?
— Думаю, что нет. Я только защищаюсь от их зла, больше ничего.
— Но ведь ты способен на дурные поступки? Не ты ли сказал, когда убили Руада, что хотел бы владеть мечом и убивать людей короля, всех подряд?
— Каждый человек способен совершить что-то дурное, Гвидион. Нас всех посещают желания, с которыми мы должны бороться.
— В том-то и суть, мой мальчик. Я говорил с Мананнаном о его путешествии в Вир. Ему там давали напиток, который у них зовется амбрией. За то немногое время, что он там пробыл, этот напиток успел уже подействовать на него. Человек, пьющий амбрию, перестает понимать, что хорошо, а что плохо. Его «я», насколько я мог понять, заслоняет ему все остальное. Все, что доставляет удовольствие, становится хорошим, все желанное — необходимым. Понимаешь? С Мананнаном едва не случилось того же самого, но он этого не видел, пока Морриган не открыла ему глаза. Можешь быть уверен, Лемфада: если бы не Морриган, он сейчас сражался бы на стороне Самильданаха.
— Ты хочешь сказать, что Самильданах — не злой человек?
— Нет, этого я сказать не хочу. По нашим меркам и по меркам всех просвещенных людей он настоящий демон. Но по своим собственным меркам он остается Самильданахом, магистром рыцарей Габалы, и полагает, что все его действия служат интересам государства. В нем еще немало сохранилось от того человека, каким он был в прошлом.
— По-твоему, в нем еще осталось что-то хорошее?
— Вспомни Решето. В этом убийце, насильнике и воре тоже оставалось что-то хорошее, и Нуада сумел это хорошее найти. Человек не может быть полностью хорош или полностью плох. Люди в основном руководствуются собственной выгодой. А это благодатная почва для всяческого зла. Но большинство из нас, к счастью, способно здраво судить о себе и своих поступках. Наша совесть не дремлет и отгораживает нас от всего дурного. Чтобы совершить зло, мы должны сознательно преодолеть эту преграду. У Самильданаха и других красных рыцарей амбрия разрушила эту стену и стерла даже память о ней. Они такие же жертвы зла, как и мы.
Лемфада помолчал, ежась от утреннего бриза, и наконец сказал:
— Но если Самильданах думает, что делает все для блага государства, зачем ему помогать Элодану, которого он должен считать изменником?
— На это я ответить не могу, Лемфада, но есть у меня одна надежда. Самильданах был лучшим из людей — справедливым, благородным и сострадательным. Такие люди во все времена составляют цвет рыцарства. Я не верю, чтобы амбрия при всей своей темной силе могла загубить такую душу. Помощь, оказанная им Элодану, внушает мне надежду, что некая сокровенная его часть пытается выстроить стену заново.
— Быть может, он тогда не станет драться с Элоданом?
— Нет, драться он будет — и вложит в это всю свою силу и мастерство.
— И Элодан умрет.
— Ты говорил мне, что видел будущее, Лемфада. Ты должен знать, чем закончится их бой.
— Если бы это было так просто, Гвидион. Бывая в Золотом, я вижу множество будущих — они мелькают, как рябь на быстрой реке, но которое из них сбудется?
— Есть ли среди них такие, где Элодан побеждает?
— Нет — но с новой рукой я его тоже ни разу не видел. И не видел, как возвращаю ему руку.
— А не хотел бы ты подняться в Золотой сейчас?
— Нет. Я не могу… не стану. Подожду до утра.
— Утро уже наступило, — сказал Гвидион, показывая на красные блики зари над горами.
Красные рыцари — Эдрин, Кантарей, Жоанин, Кериста и Бодарх — вошли в шатер Самильданаха и расселись вокруг него.
— Тебе привели девушку, Самильданах, — сказал Кериста. — Юную и полную жизни.
— Пусть она такой и останется. Я не нуждаюсь в пище.
— Хорошо ли ты подумал, магистр? — почтительно спросил Эдрин.
— По-твоему, мне нужна помощь, чтобы убить калеку?
— Дело не в этом, Самильданах, но ты ведешь себя… странно. Это напоминает нам поведение нашего брата Карбри. И мы боимся за тебя.
