Стучали в ворота. Размеренно, упрямо. Темка сел на постели. Что-то случилось. Бывало, выдергивали ночью, и приходилось срочно мчаться с депешей. Но сейчас за ним прийти не могли. У Темки до сих пор под ребрами колет, как вспомнит королевское: «Убирайся!»
Стук стал громче - теперь колотили в Темкину дверь.
– Княжич, там всадник. Говорит, он князь Лесс.
– Так открывайте! - громко велел Темка. - И в столовой пусть накроют.
Он торопливо натянул рубашку, набросил мундир. Успел Марк! По всему выходило, что раньше, чем послезавтра, его ждать не стоило, и Темка боялся, что побратим опоздает, ведь послезавтра - последний отведенный королем день до Митькиного отъезда. Но откуда Марк узнал? Суд был только позавчера, неужели успели расползтись слухи?
Князь Лесс в столовой жадно пил холодный брусничный отвар. Кивнул Темке, не отрываясь от кружки.
– Всю дорогу гнал?
– Угу. Санти там…
– Обиходят.
– Дома кто есть?
– Митька. Я будить не стал, пусть.
– Уф-ф, - Марк повалился в кресло. - Позови кого, сапоги снять.
Темка кликнул слугу.
Марк с наслаждением пошевелил пальцами босых ног, подумал - и потянул через голову пропотевшую рубашку. Швырнул на пол, к сброшенному камзолу. Темка разлил вино в два бокала. Пододвинул один Марку.
– Хорошо, что ты успел, - тронул бокал бокалом так, что тот отозвался хрустальным звоном.
– Нет. - Марк придержал руку. - Не за это. За переведенное проклятие рода Динов.
Темке захотелось вскочить на стол или просто закричать что-нибудь возбужденно-радостное. Но рядом с князем Лессом он старался быть таким же сдержанным, и потому лишь глотнул вина.
– Ну?
Марк с преувеличенным кряхтением перевесился через облучок кресла, поднял камзол и выудил лист. Помахал в воздухе и, не разворачивая, процитировал:
– Орел возродится, когда род Динов станет так честен и благороден, что враг придет просить за него.
– Так… - Темка присел на край стола. - А дальше?
– Все, - развел Марк руками.
Темка почесал в замешательстве бровь. Друг усмехнулся:
– Кандидатура есть. Осталась понять - кого и как просить. Ну что смотришь? Я, - Марк ткнул себя пальцем в грудь, - его враг. Помнишь, я даже убить его хотел?
– Ну и что? Он тогда был на стороне мятежников. Марк резко поставил пустой бокал, чуть не переломив ему тонкую ножку. Сказал, как припечатал:
– А потом я пару раз пожалел, что не убил. Когда Дин был уже на нашей стороне.
Темка чувствовал: Марк не врет. Но не верилось, так же, как в сказанное когда-то: «Я незаконнорожденный». И, как тогда, он поверил.
– А сейчас?
– А сейчас я пойду просить за род Динов. Тебе мало? Темка отвернулся, доливая еще вина. Сказал, глядя в стол:
– Извини.
– Только неясно, говорю же, кого и как просить, - напомнил Марк.
– Можно спросить у Варраса, он же обещал помочь, - Темка заговорил торопливо, сочиняя план на ходу: - Выехать лучше завтра, чтобы было в запасе время.
– Тогда мне бы умыться и поспать. Чур, меня будят последним.
– Подожди. Ты так примчался, уже все знаешь, да?
– О чем? Что король вышвырнул Эмитрия Дина из Иллара? Знаю. Сегодня утром услышал на постоялом дворе. Вот и погнал. Боялся, вас тут уже нет.
Темка бестолково переставил лампу.
– Эдвин очень прогневался, когда я просил дозволения ехать с Митькой.
– Кто бы сомневался. Так это все правда? Что он собирался устроить побег?
– Да.
– А тебя как в это не втянули?
Темка потер лоб. Ох, только не сейчас рассказывать об Анне!
– Долгая история, потом, ладно?
– Ладно. Но с тобой-то все обошлось?
– Как сказать… Должен прибыть не позднее первого числа месяца Орешника в крепость Зангер на ваддарской границе. С собой взять двадцать солдат.
Марк сосредоточенно рассматривал вино в бокале, и Темка добавил:
– Спасибо, что к Ваддару. Боялся, засунут совсем в какую-нибудь глушь.
– Укрепляет, - понимающе кивнул Марк. Чешутся у ваддарского короля зубки на ослабленный войной Иллар. - Ладно, пусть мне утром дадут бумагу и перо, составлю прошение по всей форме. Завтра вместе с докладом и передам, - он громко зевнул. - К шакалу умывание, спать, спать, спать.
Проводив князя Лесса в гостевое крыло, Темка свернул к Митькиной спальне. Может, разбудить, обрадовать побратима? Прислушался: тихо за дверью. Спит. Ладно, завтра в дорогу, а несколько часов ничего не решат. Стараясь ступать как можно тише, он отошел.
Сквозь тонкую занавеску просочилось солнце, легло теплым пятном на подушку, задело краешком светлые волосы. Лисене хочется их тронуть, но страшно: не разбудить бы Митю. Она приподнялась на локте, внимательно разглядывая его лицо.
Морщинка на лбу, еле заметная, но все же есть. Протянулась между бровей. Разгладить бы ее, чтобы и следа не осталось. Ресницы с золотинкой, к концам и вовсе светлые. Длинные, вон как легли. А на щеке, справа, веснушки! Две. А вот и еще одна, ближе к носу. И еще. Лисена сама не заметила, как начала трогать пальцем - на левой щеке и ближе к виску.
Митька открыл глаза.
– Ты чего?
– Веснушки считаю!
– И много насчитала?
– Все мои! - подтверждая право собственности, Лисена коснулась каждой поцелуем. Замерло Митино дыхание, не греет щеку. Тогда Элинка нашла губами его губы - жесткие, обветренные, и сама дышать забыла.
…Солнце ползет, захватывая подушку. Митька лежит на спине, Лисена смотрит.
– Ну чего ты?
– Я тебя запомнить хочу. Всего-всего! Вот, шрамик на плече, - тронула белую крохотную звездочку.
– Где?
– Да вот же! Ну светлый!
– Фу, тоже мне, шрамик. Уже и не помню, чем зацепило.
– А тут такой страшный, - растопыренная ладонь легла на Митькины ребра.
– Так это хорошо, что страшный, только шкуру попортил. Был бы аккуратненький, точно между ребрами - тогда было бы плохо.
Погладила зарубцевавшийся след ваддарского ножа, не удержалась - вздохнула. Береги его, Матерь-заступница!
– Ты так смешно загорел. Вот вырез рубашки, - обвела пальцем.
– А ниже? - заинтересовался Митька.
– А ниже ты совсем белый! - хлопнула его ладошкой по груди.
– Все, так нечестно! Ты меня рассматриваешь, я тоже хочу. - Митька сел, скомандовал. - Ложись. Прямо ложись. И волосы убери, - он смахнул с Элинкиных плеч рыжие пряди.
– Так? - смешинки прыгают на губах, щекочут.
– Так!
Митя стянул одеяло, отбросил в изножье кровати. Смотрит и молчит. От макушки до пяток взглядом прошел, и обратно. Лисене стало жарко, и к низу живота словно горячие ежики покатились.
