— Командир так им и сказал, господин. Может, чуть покрепче. Но лейтенант стал трясти приказом от короля и кричать, что господин прячет принца.
— Лейтенант, — повторил наместник. Между съехавшимися к переносице бровями залегла глубокая вертикальная морщина: знак нарастающей тревоги. — Мануил прислал за Андроником обычного лейтенанта?
— На нём доспехи сотника, господин, — сказал Шулшак, приоткрыв дверь шире. — Что я, сотника гвардейского не узнаю? Насмотрелся на них при осаде.
— Так вы что, испугались какого-то сотника?
— Мы не испугались, господин, — замялся стражник. — Но он стал махать мечом, и командир приказал обнажить наши. Тогда они стали стрелять.
— Что? — округлил глаза наместник. — Что они сделали?
— Их арбалетчики стали стрелять, господин. Хорошо, что мы успели отступить за ворота. Но у нас двое убитых, господин. И один раненый.
На этих словах цвет лица наместника стал резко меняться. Переносица и щёки побагровели, а лоб и кончик носа, напротив, налились мертвенно-белым.
— Командир приказал не стрелять в ответ, — заторопился Шулшак, глотая слова: слишком уж страшной стала эта тишина за дверями. — Сейчас так: они в колоннаде на нижней террасе, а мы удерживаем ворота и стены. Если господин прикажет, мы перебьём их, как фазанов. Но командир просит господина спуститься к воротам, чтобы передать приказ лично.
— Это правильно, не надо стрелять, — сказал, наконец, наместник. Неожиданно спокойно, даже мягко. — Ты, вот что… Беги в северное крыло, возьми под стражу принца Андроника и приведи ко мне в целости и сохранности. Я буду внизу, у ворот. Да… Там, в его покоях, наверняка, будет моя дочь… Эту дуру запереть в комнате и не выпускать.
— Да, господин.
— Гляди, Шулшак, если напортачишь, вот этой самой рукой отрежу тебе всё, что выпирает, и заставлю сожрать сырым.
— Даже не сомневаюсь, господин, — обречённо ответил стражник. — Осмелюсь предложить господину сопровождение из двух мечников и одного знаменосца. Согласно статуту.
— Какой ещё статут? — раздражённо отмахнулся наместник.
Потом, проходя тёмной галереей, он пожалел, что отказался: ритм, который отбивали тяжёлые сандалии стражников, всегда нравился ему. Наместник любил слушать, как гулкое эхо катится по пустым коридорам, вырастая из-за спины, словно невидимые крылья. Этот звук успокаивал и вселял уверенность. Чего сейчас как раз недоставало — и спокойствия, и уверенности.
— Зачем Мануилу потребовалось забирать Андроника именно сейчас? — шептал наместник, спускаясь по лестнице, и не находил внятного ответа. — Что-то с наследником? Или, всё же — объявление войны? А я уже, было, поверил, что над древним родом Карго взошла, наконец, обещанная звезда….
Ладонь скользнула по гладкому дереву перил, и стала чёрной от пыли. Мало кто ходит по этой лестнице — вот рабы и разленились. Стоит слегка ослабить вожжи, и лошади, которых ты ласкаешь и кормишь лучшим ячменём, расшибут твою повозку о камни. Не со зла — просто так уж устроен мир. В нём есть только всадники и лошади: одни правят другими. Если уж тебе выпало править, твоя рука должна быть твёрдой.
— Чего добился Мануил, убив моих людей? Отдав принца, я потеряю лицо перед семьями. Но я не могу не отдать его — те же семьи объявят меня виновником неизбежной войны. Да, он загнал меня в угол — но чего тем добился?
До ворот было ещё далеко: надо было пройти сквозь несколько залов, соединённых длинными галереями и спуститься по парадной лестнице. Наместник поймал себя, на том, что нарочно медлит, чтобы выгадать больше времени на размышления, и вдруг разозлился.
— Никто не смеет убивать слуг семьи Карго, будь это хоть сам Ям Всемогущий! Твоих пехотинцев поглотит пустыня, Мануил… Надо набрать больше наёмников, лучше всего из Северного Союза. Чтобы держать город в кулаке, потребуются именно такие: дикие, не знающие языка, алчные до золота. Проклятье! Нет, это всё не то! Должен быть другой выход…
Тем временем непривычные к ходьбе ноги заныли. Не дворец, а муравейник: галереи между залами так перепутаны, что не зная дороги, можно бродить часами. Видно, семья Карго строило это чудовищное сооружение не для того, чтобы живущим в нём было удобно. А лишь для того, чтобы его вид повергал городской сброд в трепет. До чего глупо…
— Это глупо, — повторил наместник, неторопливо шагая под сводами Багровой галереи. — Твой поступок, Мануил, напоминает каприз обиженного ребёнка, а вовсе не интригу человека, прозванного Великим ещё при жизни. Впрочем, кто бы не стоял за спинами этих гвардейцев, его цель ясна. Если сейчас мои люди перебьют их, оправдаться мне будет очень трудно.
Звуки хриплого голоса разбудили эхо, спящее под выпуклым потолком. С тяжёлых портьер цвета крепкого вина посыпалась пыль. Как же здесь всё прогнило… Давно пора заколотить этот вход: в зал Славы можно пройти другим путём. Да разве обо всём упомнишь.
— Два года назад он писал, что посылает Андроника в Утику как гарант доброго отношения. Все семьи восприняли этот жест с одобрением. Столько труда, столько интриг и тонкой дипломатии, и что в итоге? Просто взять и устроить резню? Ставлю сотню золотых — тут воняет Чёрным Пауком… Или это у наследника, наконец, прорезались зубы? Ах, как бы знать…
За поворотом показалась дверь чёрного хода, ведущего в зал Славы. Около неё стоял стражник, при виде вынырнувшего из-за угла господина, превратившийся в каменную статую с широко распахнутыми глазами.
— Открывай, — приказал наместник, показывая на бронзовый ключ, подвешенный к поясу стражника. — Чего смотришь? Это я. Ждал кого-то ещё?
— Ф-фух, — шумно выдохнул стражник, и обмяк, облокотившись на копьё. — Простите, господин… Думал, что привиделось… На этом посту случается, особенно в ночную стражу. Сейчас открою, господин.
— Не знал, что здесь ещё ставят пост, — сказал наместник, наблюдая за тем, как стражник снимает тяжёлые цепи, обнявшие дверь крест-накрест. — Или тебя тут просто забыли?
— Никак нет, господин. Меняемся утром и вечером. — Дверь отворилась, и пыль, покрывшая порог, зашевелилась, поползла, подгоняемая сквозняком, собираясь в комочки. — Я всегда верил, что в этом есть какой-то смысл.
— Служи дальше столь же усердно, солдат. И будешь вознаграждён. А пока запри-ка за мной дверь и навесь цепи.
В зале Славы горели светильники, залитые маслом до краёв. Что же это зал Славы, если в нём царит тьма, и фресок на стенах не разглядеть?
В этом углу они были самыми древними. Свои самые блестящие победы Карго постарались увековечить поближе к главному входу, поэтому сцены, изображённые здесь, относились к раннему детству Утики. Но сейчас наместнику хотелось пройти сквозь историю своего рода от самого начала. Он будто бы ждал, что нарисованные на штукатурке люди подскажут ему ответы на все вопросы.
