Он стягивает с меня сразу платье и нижнюю сорочку.
Руки — одна горячая, а вторая возбуждающе-холодная и твердая, мало похожая на человеческую, скользят по моему телу. Шестеренки на протезе неприятно царапают кожу. Он, ругаясь, натягивает перчатку и клянется купить меховую варежку.
— Ммм… какие кружавчики, — это относится к вышивке и бантикам по краю панталон — смело, даже дерзко. И я краснею, опять, как в первый раз, а могла бы уже привыкнуть, что он не упускает случая сказать что-нибудь по поводу моего белья и только потешается, когда я возмущаюсь.
Я помогаю снять ему рубаху, прижимаюсь обнаженной грудью к горячей коже и чувствую, как умелые пальцы гладят мои бедра сквозь тонкую ткань, пробираются в вырез панталон, чуть поглаживают, массируют, легонько нажимают и проникают внутрь. Ахаю и обмякаю в объятиях. Как устоять на ногах, когда с тобой проделывают такое?
Порываюсь снять белье, но он останавливает меня:
— Оставь!
— Что?!
От мысли, что он хочет вот так… не снимая, я становлюсь совсем малиновая. Почему-то секс в панталонах кажется в сотню раз непристойнее, чем без них.
— Нет, я так не могу, — бормочу я, распуская завязки.
— Не будь ханжой… а, ладно. Чулки хоть оставь.
Он позволяет батистовой тряпочке скользнуть по бедрам и снова гладит меня — там, внизу. Мягкими, круговыми движениями, чуть надавливая пальцами. Чувствую, как от каждого прикосновения по телу расходится сладкий трепет, и уже понимаю, что мне мало одних лишь пальцев, а до кровати целых три этажа…
— К грискам кровать, — ответом на мои мысли.
— А где…
— В кресле, — заявляет он непререкаемым тоном, подхватывает меня на руки, делает шаг и усаживает лицом к себе. — Как девку!
Ерзаю, пытаясь устроиться удобнее, колени чуть скользят по набивному атласу обивки. Пальцы — горячие человеческие и металлические, в шелковой перчатке, гладят мою обнаженную грудь, обводят контур напрягшихся сосков, пока я, закусив губу, наощупь пытаюсь расстегнуть пуговицы на его штанах. Руки дрожат от нетерпения, и пуговицы поддаются не с первого раза. Словно наказывая за это промедление, его губы охватывают твердую вишенку соска, и я не могу сдержать всхлип. От нежных укусов по телу расходится сладкая судорога, отзывается жаром внизу живота.
Это все непристойно и восхитительно стыдно. Чувствую себя развратной, порочной, но от этого удовольствие становится только острее. Пожалуйста, я буду послушной, очень послушной, только пусть он продолжает делать со мной все это!
Охрипшим голосом он приказывает:
— Посмотри на меня, Фран.
Я ловлю его взгляд — глаза кажутся темными из-за расширенных зрачков. Чувствую, как ладони сжимают мои бедра, чуть приподнимают…
И я медленно опускаюсь, не отрывая взгляда от своего мужчины. Вскрик вырывается сам собой — нет желания сдерживаться. Почти коснувшись губами его губ, я ловлю ответный выдох, похожий на стон. Чуть помедлив, насладившись кратким мигом полного единения, слияния, я приподнимаюсь, чтобы снова опуститься, и каждое движение рождает новый стон. Жидкий огонь расходится по телу, стучит жарким, сумасшедшим пульсом. Я двигаюсь все быстрее и резче, хочу ощущать его внутри, хочу глубже…
— Подожди, — он удерживает меня, принуждая остановиться, утыкается мне в плечо, обжигая горячим дыханием кожу. — Не… так быстро. Я же не весь железный.
— А как?
Он задает ритм, удерживая меня руками за бедра и двигаясь навстречу. Я обхватываю его за шею, пытаясь подниматься и опускаться медленней, плавней. Чувствую, как каждое движение приближает к заветному, упоительному пику и уже хочется жестко, хочется грубости и напора. Но мой мужчина тяжело дышит, прикрыв глаза, я почти чувствую, как нелегко ему сдерживаться и тоже смиряю свое нетерпение…
— Давай быстрее!
— Тогда все закончится… — выдыхает он. — Очень скоро.
— И ладно…
— Жадная девчонка. Ну, давай.
Теперь я двигаюсь страстно, яростно, следуя за желаниями своего тела. Низ живот сводит жаркой судорогой, я вскрикиваю — высоко и жалобно, наслаждение расходится по телу дрожащими огненными искрами. Поднимаюсь, чтобы продлить его — бездумно, в попытках поймать последние крохи ускользающего блаженства, когда он вцепляется в мои бедра, заставляет резко опуститься. Я чувствую, как напрягаются и расслабляются его мышцы, и снова ловлю губами стон, похожий на вздох.
Силы оставляют меня. Так и сижу, обняв Элвина, положив голову на плечо. Он целует меня в шею и мягко водит кончиками пальцев вдоль позвоночника.
— Хочешь, я отнесу тебя в постель?
— А? — отзываюсь я из уютного тумана. — Не хочу спать. Хочу быть с тобой. Я тебя люблю.
Он подбирается губами к моему уху, легонько прихватывает зубами мочку и шепчет тихо-тихо:
— Я тоже.
Потом он все-таки несет меня в ванную. И, как бывает почти всегда, совместное купание опять оканчивается восхитительно и непристойно. Я таю в его руках, становлюсь бесстыжей, похотливой кошкой, забываю о достоинстве, приличиях, нормах поведения. Остается только одно желание — сбросить с себя одежду и даже кожу и слиться с ним, стать единым целым.
Он засыпает, не выпуская меня из объятий, а я еще долго лежу и всматриваюсь в своего мужчину.
Я не удивилась, узнав, что он королевской крови. Это проявляется во всем. Он умеет быть по-королевски высокомерным и неприятным, снисходительным или жестоким. Знает ли он сам о себе, что умеет быть другим?
Он любит повторять, что честен и не пытается казаться лучше, чем есть, но это правда лишь отчасти. Мой любимый — искусный лжец, который с гордостью носит личину негодяя. Она так совершенна, что я очень долго принимала маску за настоящее лицо, а иные обманываются, зная его десятилетьями. Он с радостью признает себя виновным в любой подлости, лишь бы не выдать, что способен на доброе дело или чувство. А стоит уличить в чем-то подобном, как жди беды. Считать себя мерзавцем ему привычнее и безопаснее.
Нет, он вовсе не святой, в одеждах грешника. И не ищет ту единственную, что пожалеет, обогреет и поймет, как часто пишут в романах. Мне будет жаль дурочку, что попробует предложить ему подобное. Мой мужчина не на любой вкус, с ним бывает очень непросто. Мне есть с чем сравнивать. Он сумасброден и деспотичен. Порой я невероятно устаю сносить его каждодневный напор. Кажется, он способен поглотить и присвоить себе все, что мне принадлежит, но я научилась понимать правила этой игры и теперь знаю, где нужно, а где нельзя уступать.
Я стараюсь любить в нем все, целиком, не устраивая торгов и не отбирая придирчиво, что одобрить, а что подвергнуть порицанию. Слишком много в нем всего намешано. То, как он нежен ночами и ехиден днем. Как любит строить из себя мерзавца. Как умеет наживать врагов и портить всем настроение. Его властность и гордость, переходящая в гордыню. Его любовь к необычным и подчас отвратительным вещам. Его странный кодекс чести. Его насмешливое и протяжное «сеньорита».
