– Для тебя я пока не припас прозвища. Мысленно я зову тебя леди Фуксией.
– Хорошо, а мою маму ты как-нибудь окрестил?
– Ее-то? Ее да…
– И как, позволь спросить?
– Я называю ее старой кошелкой! – выпалил паренек.
Глаза Фуксии широко раскрылись, и она тихо сказала:
– Уходи.
– Но это нечестно! – запротестовал Стирпайк. – Ведь ты сама вынудила меня сказать это вслух!
– Ладно, а какую кличку ты дал папе? Впрочем, не говори – я и так уже поняла, что это какое-нибудь злое и обидное прозвище, – решила дочь Гроунов. – А между прочим, пару минут назад ты говорил, что очень желаешь искоренить разные там несправедливости в мире. Если я не ослышалась, то зло было в их числе. Но это я так, к слову. Лучше скажи, какие другие клички ты дал домашним. Они смешные?
– Скажу, но только потом, – решил Стирпайк, почувствовав, что холод пробрал его до костей, – потом. Кстати, ты ведь наверняка еще не оправилась от болезни, а позволяешь себе длительные прогулки в холодную погоду. Стоит ли рисковать здоровьем? Доктор говорит, что тебе лучше еще некоторое время лежать в постели. Он очень беспокоится за тебя.
Фуксия ничего не ответила. Не сговариваясь, они повернули обратно, и когда пришли в замок, на землю уже опустилась ночь.
Утро следующего дня не обещало хорошей погоды – солнце выглядывало из-за туч лишь на короткие отрезки времени, то и дело налетали сильные порывы ветра. Но жизнь есть жизнь, и замок неохотно просыпался. Из многочисленных печных труб валил дым, кое-где хлопали отпираемые ставни и слышались пронзительные голоса сновавших тут и там слуг. Туман густой пеленой покрывал гору Горменгаст. Небо прояснилось лишь к полудню, но ветер продолжал дуть с прежней силой. «Должно быть, холодно на улице!» – подумала с досадой Фуксия, ломая в пальцах тонкий стебелек засушенного летом между страницами книги цветка.
Обернувшись, девочка увидела госпожу Слэгг – старуха наблюдала за ней со столь жалостливым выражением лица, что Фуксия, не помня себя, шагнула к няньке и заключила ее в крепкие объятия. Няня – одна из немногих людей, кому можно доверять.
– Ну будет, будет тебе! – бормотала госпожа Слэгг. – Мне же больно. Погоди, доживешь до моих лет, сама будешь стонать. Я с тобой почти всю жизнь вожусь, а ты меня чуть не удушила… Ты… Ты… – Старая женщина поднялась на ноги, но внезапно зашаталась. Фуксия успела подхватить ее под руку и усадила на кровать.
– Няня, неужели я в самом деле причинила тебе боль? – с недоверием спросила девочка.
Вместо ответа нянька горячо расцеловала воспитанницу, и глаза ее потеплели.
– Одевайся, и поди причешись, – распорядилась нянька. – Ты не забыла, что сегодня папа собирает семейный совет? Боже, я совсем забегалась! То одно, то другое на мою голову. Когда это все кончится? Голова идет кругом. Кстати, какое платье приличествует надеть по такому случаю?
– Ты тоже будешь на совете? – поинтересовалась Фуксия.
– Ты что, рехнулась? Как ты могла подумать такую глупость! Я просто должна принести нашего мальчика, его сиятельство…
– Как?! Титус тоже будет там?
– Что за тон – «Титус будет там?» – От возмущения нянька всплеснула руками. – Разумеется, он будет присутствовать. Ведь совет из-за него и созывается. Будут решать об устройстве торжественного завтрака в честь малыша.
– Няня, а кто еще пойдет туда?
Старуха начала загибать пальцы:
– Во-первых, твой батюшка, это понятно. Конечно, он в первую очередь. Во-вторых…
Пока госпожа Слэгг перечисляла Фуксии имена приглашенных на семейный совет, лорд Сепулкрейв возвращался в свои покои из оружейной комнаты, где он только что совершил выполняемый раз в полгода ритуал. Ритуал состоял в торжественном отпирании железного шкафа с особо ценными экспонатами и в нацарапывании на внутренней поверхности дверцы шкафа небольшого полумесяца. Делалось это специальным кинжалом, приносимым Саурдастом на алой бархатной подушке. Число полумесяцев, выцарапанных внутри железного шкафа, считая сегодняшний, составляло семьсот тридцать семь. Глядя на крохотные полукружья, можно было без труда определить характеры ушедших в мир иной владельцев Горменгаста – одни полумесяцы были нацарапаны кое-как, наспех, другие, напротив, с великим тщанием. Лорд Сепулкрейв понятия не имел, какое именно событие положило начало столь необычной традиции – архивы Горменгаста сохранили не все документы – но считал своим долгом продолжать заведенный предками обычай. Надо – значит надо.
Саурдаст по окончании процедуры аккуратно запер дверь шкафа на ключ, после чего водворил старинный кованый ключ на прежнее место в связке. Все это он проделывал не торопясь, но с видимым удовольствием. Во время запирания дверцы со стариком случилась небольшая конфузия – он не заметил, что при захлопывании двери в щель попал конец его длинной бороды. А когда дверь закрылась, было уже поздно. Саурдаст дернул – бесполезно, борода прочно застряла в двери. Ключ же с висевшим на нем кольцом, держащим другие ключи, торчал в замочной скважине – по ритуалу ключу полагалось находиться в замке ровно двадцать три часа, в течение которых одетый во все желтое воин должен был охранять шкаф. Повернуть ключ и освободить бороду означало нарушить веками складывавшуюся традицию. Но Саурдаст не растерялся – оглянувшись по сторонам, он вытащил из висевших на поясе ножен небольшой кинжал и отхватил застрявшие в двери пряди бороды, после чего свечой спалил высовывавшиеся из щели волосы.
В своей спальне лорд Сепулкрейв застал Флея – камердинер любовно раскладывал на кровати сшитый из черного шелка костюм, надеваемый герцогом в торжественных случаях. Посмотрев на праздничное облачение, лорд Горменгаст подумал, что его настроение все-таки слегка улучшилось. Все потому, что он затеял этот совет и последующий завтрак в честь наследника. Аристократ только теперь осознал, как это приятно – произвести на свет сына. Титус родился в один из дней, когда лорда Сепулкрейва одолевали приступы меланхолии, тогда герцог несколько раз заходил в спальню ребенка и разглядывал его довольно безразлично. Сейчас же отец думал – родился мальчик, мужчина, а значит – у Горменгастов есть будущее. Сам он с таким дурным расположением духа обречен, несомненно, на не слишком долгий век. Но все же он не напрасно живет – он выполнил долг перед природой, перед прошлыми и будущими Гроунами, он произвел на свет сына и может быть спокоен.
Во всяком случае, одним беспокойством стало меньше – раньше лорда то и дело ужасала мысль: а что будет, если прекратится род Гроунов? А теперь будущие хозяева Горменгаста не станут указывать на его гроб в фамильном склепе и говорить: «Он был последним. У него не было сыновей». И это уже неплохо.
