Я ступил на нить, чувствуя, как все внутри замерло, под ногами бездна. Говорят, вниз не смотреть в таких случаях, но как, если нужно видеть, куда ставишь ноги?
Палкой в вытянутой руке я коснулся соседней нити, сразу ощутил опору, человеку нужно не так уж и много, чтобы сохранять равновесие, так перешел на ту сторону ужасающей пропасти, где уже ждет хладнокровный Норберт, там повернулся и швырнул факел обратно.
— Попробуйте!
К чести Альбрехта, он двинулся за мной первым, быстро поняв принцип, только когда оказался на этой стороне, лицо было белее мела, глаза безумные, а дышал подобно загнанному коню.
— Поздравляю, герцог, — сказал я, — у вас что ни шаг, то подвиг. Сэр Тамплиер?
Тот отозвался стонущим голосом:
— Уже иду…
Боудеррия перешла легко, почти перебежала, древком факела так и не прикоснулась ни к одной из нитей, а вот Сигизмунд для страховки взял в обе руки по факелу и опирался в обе стороны так, что обе соседние нити дрожали и раскачивались больше, чем та, по которой шел.
Он перешел последним, и пока все приводили дыхание в норму, Альбрехт воскликнул изумленно:
— Алхимик! А он как тут очутился?
Карл-Антон поднялся с камня, если это камень, на лице сильнейшее смущение.
— Простите меня, но я стар, не для меня это… Хотя понимаю, страсть молодых и дерзких к опасности, острым ощущениям.
Я спросил с подозрением:
— Что «это»?.. Кстати, а как вы перебрались? Да еще раньше нас.
Он мотнул головой в сторону.
— Вон там широкая дорога вдоль стены. На коне можно бы… Ваше величество, вы тоже?
— С той стороны еще шире, — ответил я. — Жаль, не сразу заметил.
Тамплиер в бессилии опустился на камень, по лицу катятся крупные капли пота, а губы шевелятся, но по глазам не видно, что творит молитвы.
Альбрехт сказал трезво:
— Хорошо, филигонов почти не встречаем. А то сейчас нас бы как птенчиков…
— Это заслуга графа Волсингейна, — ответил я мрачно. — Он прикрыл нас… возможно, все еще сдерживает натиск.
Норберт скупо перекрестился.
— С ним остались сто лучших бойцов. Он продержится.
— Да, — ответил я, — конечно.
Мы старались не смотреть друг на друга, у нас задача более важная, но у графа Волсингейна намного более трудная. Или, говоря прямо, он должен драться до конца, чтобы, когда они там все полягут, мы успели уйти как можно дальше.
На стене, мимо которой идем, замелькали зеленые искорки, тут же слились в мерцающий рой, медленно закружились. Цвет стал ярче, темные пятна вспыхнули изумрудным пламенем. Круговорот превратился в вихрь, заблистали оранжевые точки и гасли, а все это завертелось с бешеной скоростью.
Я ощутил с холодком во всем теле, что это не изображение, нечто в самом деле происходит в стене. Пахнуло холодом, а вихрь превратился в пугающий циклон, от которого зашевелились волосы, и я ощутил заметное отталкивающее давление, словно незримый барьер начинает теснить меня от стены.
— Ваше величество, — спросил Сигизмунд, — что это?
Я огрызнулся:
— А нам это надо?..
— Но вдруг…
— Никаких вдруг, — отрезал я. — Все для фронта, все для победы!.. Если прямо щас это не для победы над захватчиком нашей сравнительно мирной земли, то это как бы и не существует.
Карл-Антон крикнул из-за спины:
— В следующем зале филигоны! Около полусотни.
— Готовность, — велел я. — Паладины, вперед!.. Сэр Тамплиер, чего пихаетесь, куда прете? Я тоже паладин, или уже забыто?
Он буркнул сквозь зубы:
— Может быть, вы и дрянной человек, но беречь приходится. В интересах дела. Да и для Боудеррии…
Я запнулся с резким ответом, услышал злорадный смешок Альбрехта, шутят они, видите ли, самое время, что это с Тамплиером, у его коня больше чувства юмора, чем у всадника.
Альбрехт сказал серьезно:
— Если там столько филигонов, нам не следует туда соваться!
— Ага, — согласился я, — тоже так считаю. Даже уверен!.. Ни в коем случае. Так что понятно, попрем прямо туда без всяких раздумий и мерехлюндий. Не интеллигенты, чай.
Сэр Норберт сказал с одобрением, хотя мне послышалась ирония:
— Это по-мужски!
— Да, — подтвердил Тамплиер, — пусть трусы раздумывают. А мы вперед и не глядя.
Боудеррия горестно вздохнула.
— Да, это по-мужски. А вы еще не поняли, почему Господь решил уничтожить род людской?
— Почему? — спросил Сигизмунд.
— Потому что, — отрезала Боудеррия, — правят мужчины! Это ваше «все или ничего» явное богохульство, не заметили?
— Нет, — ответил сэр Тамплиер с достоинством. — Все или ничего — это прежде всего красиво и возвышенно! Даже прекрасно, можно сказать. Ваше величество?
— Герцог Альбрехт прав, — заметил я со вздохом. — Лучше бы обойти, но другой дороги нет, а возвращаться еще опаснее. Там что с Богом. Он с нами, честное слово! Несмотря на.
Я первым приблизился к краю стены, Карл-Антон подал мне склянку с горючей смесью, я стиснул челюсти и, не высовываясь, швырнул за угол светошумовую гранату.
Грохот раздался такой, что все мы качнулись, кто-то даже присел, а из-за угла коротко и страшно блеснул ослепительный свет, перед которым наши факелы показались бы жалкими светлячками.
— Вперед, — велел я и первым выскочил в эту пещеру.
Филигонов не меньше полусотни, Карл-Антон прав, но все они в беспамятстве лежат на полу, у всех изо рта, ушей и глаз течет оранжевая кровь.
— Быстрее, — прокричал Норберт.
Несколько минут слышалось только сопение и надсадное хэканье, головы отделяются настолько легко, словно рубишь капусту, и вскоре мы собрались на противоположной стороне зала, оставив позади полсотни трупов.
Альбрехт сказал с нервным смешком:
— Всегда бы так!
— У них не было шансов, — сказал серьезно Норберт. — А вот если бы напали первыми они…
Я оглянулся на трупы. И все-таки Маркус чересчур велик даже для филигонов. Не знаю, сколько натолкать собирать сюда людей. Если и дальше такие же залы, то в них можно запихнуть все население планеты, и еще останется место.
Близость филигонов почуял на этот раз я, опередив Карла-Антона. Мне показалось, что там всего один, быстро шагнул в проход с факелом в одной руке и обнаженным мечом в другой.
Филигонов двое, отшатнулись, ослепленные, я ударил быстро и четко, рассек одного от плеча наискось, как же легко их рубить, когда не напрягают мускулатуру, и замахнулся на второго.
Ничего не видя, он инстинктивно уклонился, угадывая меня по сопению и запаху, стремительно выбросил вперед когтистую лапу, что с напряженными мышцами крепче стали, но уже уклонился я, хотя когти почти коснулись моей щеки.
