— Дорогой сэр Генрих, — сказал я и раскинул руки.
— Мой лорд, — произнес он с улыбкой.
Мы обнялись, я через его плечо видел, как в спину графа Гатера поглядывают с завистью, сегодня же начнут набиваться в друзья, и, отстранив чуть, сказал искренне:
— Дорогие друзья, рад представить вам своего друга графа Генриха Гатера фон Мерзенгарда! Он первым… или в числе первых принес мне присягу в Вестготии, так что прошу любить и жаловать!.. А вас, дорогой сэр Генрих, прошу остаться при моем дворе! Мне так недостает вашего светлого ума и практичного взгляда на вещи!
— Ваша светлость…
— Не возражайте, — прервал я на полуслове. — Покои вам отведут одни из лучших! Даже лучше, чем у меня, клянусь.
Он покачал головой.
— Ваше вели… ваша светлость, вы же знаете, я человек весьма даже семейный…
— Правда? — изумился я. — Так тащите сюда и семью! Места хватит.
Он вздохнул.
— Ваша светлость, вы не поверите, но я воспитываю детей в строгости и чистоте.
— Намекаете, что у нас тут вертеп?
Он прямо взглянул мне в глаза:
— Намекаю?
Я с усилием улыбнулся:
— Ну… если с самых высоких позиций… а вы живете в их мире, да, вы правы. Но я — правитель, я не могу быть слишком выше своего народа, иначе перестану его понимать. Я должен быть среди этого вертепа и стараться тихонько тащить его на чистую вершину ближе к Господу Богу.
Он опустил взгляд.
— Простите, ваша светлость, но вы — подвижник. Вы можете находиться среди них и… не пачкаться. А я не смогу. Низменные желания во мне слишком сильны, мне нужно держаться от соблазнов подальше. И семью держать… Но сам я счастлив выпить с вами!
Я крикнул:
— Освободить место моему другу!.. Граф, рассказывайте, что случилось, как вы оказались здесь?
Он опустился в кресло, довольная улыбка стала шире на его жестоком лице.
— Мы прижали остатки варваров к морю, ваша светлость! Всей армии там уже делать нечего, и граф Ришар велел отправлять нас обратно небольшими группами. После окончания войны останутся лишь гарнизоны, это для удержания Гандерсгейма в узде вполне…
Ел он, понукаемый мною, быстро и не делая лишних движений, так насыщаются на коротких привалах, когда нужно и самому успеть поесть, и коня накормить, и сбрую проверить.
Я выждал, когда он осушит третий кубок вина, поднялся и сразу же сказал начавшим подниматься с мест:
— Сидите, сидите! Я только провожу моего дорогого друга в его покои, тут же вернусь. Не успеете и на столах поплясать в непотребно веселом виде…
Кто-то хихикнул, а граф Готар поднялся гордый и надменный, разве кого-то еще сам сюзерен провожает до его покоев, бундючно оглядел пирующих и красиво пошел между столами к выходу, высокомерно глядя поверх голов.
В следующем зале уже не так чинно, как вчера: морды веселые, разговаривают громче, винные пары стелются ощутимым слоем над полом и поднимаются все выше, нас с Готаром замечают лишь тогда, когда мы упираемся в них, да и тогда не сразу догадываются дать дорогу.
В дальних дверях показался барон Альбрехт, увидел, что нам с графом Готаром приходится почти что проталкиваться через толпу веселящихся, кивком отправил двух малоприметных дворян в нашу сторону.
Я чувствовал нарастающий холод, насторожился, но вокруг лишь глупо-веселые морды, многие видятся друг с другом только вот на таких праздниках. Готар попер вперед энергичнее, отталкивая зазевавшихся или не успевших отступить.
Впереди группа молодых дворян, что совсем недавно вышли в свет, я узнал барона Френка Ховарда, юного отпрыска знатного рода Холбергов, с ним пара его друзей, юношей с горящими глазами, холод пробежал по моему телу отчетливее, я остановился, чувствуя опасность…
…сбоку что-то мелькнуло, я услышал предостерегающий вскрик, тут же бок резко и сильно пронзило острой болью. Ощетинившись, я развернулся и ударил, не глядя, кто-то упал, одновременно барон Ховард хищно оскалил зубы, его рука метнулась вперед, я вскрикнул, ощутив, как острие кинжала вонзается в живот.
Он прохрипел люто:
— Умри, тиран!
Стражи, расталкивая придворных, ринулись в нашу сторону. Я ударил Френка в лицо, он отлетел на несколько шагов и обрушился на непонимающих дворян, что смотрели на меня выпученными глазами. Граф Готар ринулся на них с диким ревом и смял, как разъяренный бык телят.
В животе неистовая резь, я едва не терял сознание, ухватился за рукоять и с силой выдернул клинок с узким трехгранным лезвием, раны от которого заживают особенно плохо.
С лезвия закапала густая темная кровь, уж не знаю, хорошо это или плохо, но от боли меня согнуло. Как из-под земли появился сэр Жерар и подхватил под руку, трубным голосом требовал срочно доктора или хотя бы врача. Совсем рядом барон Альбрехт кричал, чтобы напавших на лорда берегли, как зеницу ока, и если умрут, то казнят в пыточной и того, по чьей вине…
Сэр Жерар и барон Альбрехт потащили меня, едва передвигающего ноги, в сторону моих покоев. У самого конца зала я с усилием выпрямился и повернулся к залу, где все еще вяжут напавших на сюзерена, а граф Готар возвышается над ними грозный, как карающий языческий бог, и озирает всех безумными глазами.
На меня все смотрят круглыми глазами, я заставил губы раздвинуться в жестокой усмешке.
— Никакой паники, — проговорил я хриплым голосом. — Заговорщики промахнулись. Я этого ждал и был готов. Ваш лорд все так же у руля и крепко держит штурвал. Никакие происки темных сил оппозиции не заставят нас свернуть прогрессивные преобразования!
Сэр Жерар дышит чуть ли не в ухо, готовый подхватить в любой момент. Барон Альбрехт даже руки вытянул, словно незримо держит сюзерена в вертикальном состоянии.
— Ничего не изменилось, — сказал я громче. — А теперь я отправляюсь работать на благо Сен-Мари!
В мой кабинет вместе со мной вошел только сэр Жерар, а барон Альбрехт исчез перед дверью. Я еще слышал его холодный злой голос, похожий на удары стальной полосы по наковальне, пока переступал порог своей спальни, потом все как отрезало, я доковылял до кресла и сел в изнеможении.
Сэр Жерар крепко ухватил меня за плечо.
— Ваша светлость! Очнитесь. За доктором уже послали. Сейчас вам окажут помощь…
Я покачал головой.
— Я же сказал, заговорщики промахнулись…
— На вас нет кольчуги, — выкрикнул он.
— Но кто это видел? — спросил я. — А вам нужно бы иметь больше доверия к словам моей замечательной светлости и умности. Помогите снять этот жипон, на животе присохло, отрывать будет больно…
Он не решался притронуться, на лице недоверие, я должен испытывать ужасные муки, лучше уж так, пришлось раздеваться самому. Он только помогал и принимал окровавленные тряпки, а когда я снял рубашку, глаза округлились.
