Через несколько секунд рой заполнил мои ноздри и принялся жевать губы, а также заставил меня закрыть веки, либо потерять глаза, и даже так я чувствовал, как они поедают мои веки и грызут ресницы.
Меня обучали психическим приёмам, большую часть которых обычные люди не могли даже представить, не то что повторить. Я, не дрогнув, смотрел в лицо ужасу такого же калибра. Но не такому.
Я проиграл.
Мысль ускользнула. Боль хлынула через мои щиты. Ужас и отчаянное желание жить заполнили каждый уголок моего разума, слепой инстинкт брал верх. Я бился, полз и корчился, пытаясь укрыться от роя, но с тем же успехом я мог спокойно лежать на полу, и через некоторое время нехватка воздуха заставила меня упасть на бок и свернуться в позе эмбриона в попытке защитить глаза, нос и уши. Глаза застлала мешанина чёрного и красного.
А уши наполнили голоса. Тысячи шепчущих голосов, шипящих непристойные, ненавистные слова, грязные секреты, ядовитую ложь и ужасающие истины на полусотне языков сразу. Эти голоса давили на меня, пробивались в мою голову, словно ледорубы, продалбливали дыры в мыслях и эмоциях, а я не мог сделать ровным счётом ничего, чтобы им помешать. Я чувствовал, как во мне зарождается крик, который заставит меня открыть рот, и его заполонят крошечные яростные существа, но знал, что сдержать этот крик уже не смогу.
А затем мне на темя опустилась широкая рука, и глубокий голос прогремел:
— Lava quod est sordium!
Свет проник сквозь мои закрытые веки, сквозь покрывающие их слои насекомых, и от моей макушки, от этой руки, начал распространяться неистовый жар. Он разливался, двигаясь не быстро и не медленно, и там, где он касался моей кожи, горячий, как кипяток, рой тут же исчезал.
Открыв глаза, я увидел Майкла, опустившегося на колени подле меня. В левой руке он сжимал Амораккиус, правая покоилась на моей голове. Глаза его были закрыты, а губы двигались, непрерывно произнося поток ритуальных слов на латыни.
Чистый белый огонь разлился по моему телу, и я вспомнил, когда видел нечто подобное в последний раз — когда-то давным-давно Майкла попытались избить вампиры, и их обратил в головешки тот же самый огонь. Теперь, когда свет окутал меня, рой начал рассеиваться: верхние слои начали панически разбегаться, а нижние в это время испепелял огонь. Это было больно… но боль была жёсткая, очищающая и какая-то настоящая. Пламя охватило меня, а когда угасло, я уже был свободен, а рой рассеивался по хранилищу, просачиваясь в крошечные вентиляционные отверстия, рассыпанные по всему помещению.
Я поднял взгляд на Майкла, хватая ртом воздух, и наклонил голову вперёд. Какое-то время боль и страх ещё владели мной, и я не мог заставить себя пошевелиться. Я лежал и просто дрожал.
Его рука переместилась с головы на плечо, и он пробормотал:
— Господь Всемогущий, не оставь этого доброго человека и придай ему сил, чтобы справиться с невзгодами.
Я не почувствовал ничего мистического. Не было всплеска магии или иной силы, не было вспышек света. Только тихая и спокойная сила Майкла и искренняя вера в его голосе.
Майкл всё ещё считал меня хорошим человеком.
Я сжал покрепче челюсти, давя в себе рыдающие вопли, всё ещё пытающие вырваться из меня, и оттолкнул подальше эти крошечные, ужасные слова — голос Имариила, должно быть. Я заставил себя равномерно дышать, несмотря на боль и жжение на коже и в лёгких, несмотря на жгучие капли слёз и крови в моих глазах. И снова поднял щиты, отодвигая боль на безопасное расстояние. Они были шаткими, и некоторое количество боли просочилось сквозь них обратно на своё место, но я сделал это.
Потом я поднял взгляд на Майкла и кивнул.
Он адресовал мне быструю, свирепую улыбку и встал, протянув мне руку.
Я ухватился за нее и поднялся, глядя мимо Майкла на стоящего неподалеку Грея, снова сменившего обличье Харви на своё собственное. Он опять открыл дверь в хранилище Аида. Позади него подтягивались остатки команды (минус Вязальщик), пока большой, расплывчатый силуэт дженосквы закрывал дверь с громким, пустым звуком схлопывающегося воздуха.
— Она пробежала мимо быстро, пока шла перестрелка, — сказал мне Майкл. — Не было никакой возможности ее остановить.
Горло жгло и ощущалось ободранным, но я прохрипел:
— Всё обошлось. Спасибо.
— Всегда пожалуйста.
Никодимус подошёл к нам с совершенно нейтральным выражением на лице и посмотрел на Майкла.
— Нет нужды бояться дальнейшего вмешательства Тессы. Ей потребуется некоторое время, чтобы взять себя в руки. Как вам это удалось? — спросил он.
— Я ничего не делал, — просто ответил Майкл.
Никодимус и Дейрдре обменялись беспокойными взглядами.
— Вы все, услышьте меня, — тихо сказал Майкл. Он повернулся и встал между ними — падшими ангелами, чудовищами, негодяями и отменными извергами — и мной. — Вы думаете, что ваша сила создаёт мир, в котором вы живёте. Но это иллюзия. Мир создаёт ваш выбор. Вы думаете, что ваша сила защитит вас от последствий этого выбора. Но вы ошибаетесь. Вы создаёте свои собственные награды. Есть Судья. В этом мире есть Справедливость. И в один прекрасный день вам воздастся по заслугам вашим. Выбирайте тщательно.
Его голос странно отдавался в воздухе, он не был громким, но пробирал насквозь. Это был не просто голос смертного, в нём сквозило понимание чего-то, лежащего вне времени и пространства. В этот миг он был Посланником, и никто из услышавших его не усомнился бы в этом.
В хранилище воцарилось молчание, и никто не двигался и не говорил.
Никодимус отвернулся от Майкла и спокойно произнес:
— Дрезден, ты в состоянии открыть Путь?
Я вздохнул, чтобы успокоиться, и огляделся в поисках ключа от наручников. Я уронил его, пока меня одновременно жрали, душили и сводили с ума. Чёрт, да мне невероятно повезло, что это всё не вызвало у меня анафилактический шок.
Или, учитывая все обстоятельства, возможно, удача тут вообще ни при чём.
Майкл заметил ключ и поднял его. Я протянул ему руку, и он принялся открывать наручники.
— Что это значит? — шёпотом спросил я его.
— Ты всё слышал не хуже меня, — ответил он, слегка пожав плечами. — Полагаю, это сообщение предназначалось не нам.
Я медленно посмотрел на остальных, пока снимал наручники и думал, что, возможно, так и было.
«Уриил, — подумал я. — Ты подлый ублюдок. Но ты не сказал мне ничего такого, о чём бы я уже не подозревал».
Терновые наручники были сняты, и ледяная сила Зимы вновь растеклась внутри меня. Боль исчезла. Ободранная, пожёванная кожа перестала ощущаться. Истощение ушло прочь, и я глубоко, медитативно вздохнул.
