Опаловый наконечник стрелы
Перевод В. Гришечкина
Однажды на Янтарной реке… — промолвил Локильтон.
И тотчас все, кто сидел с ним за большим столом, замолчали и затаили дыхание. Кроме Локильтона, нас было пятеро за покрытым пятнами столом в низком зале старой таверны, и очаг за его спиной тоже был старым и таким большим, что, казалось, его можно топить целыми бревнами. Угли в очаге еще тлели, но пламя почти погасло; снаружи уже стемнело, и зал освещали несколько свечей. Почти все пространство под потолком заполнял серо-голубой сигарный дым. И поныне я как наяву вижу этот серо-голубой дым, темно-синее ночное небо за окнами без занавесок, огромный красновато-коричневый стол и слегка склоненную вперед фигуру Локильтона, и голос его звучит в моих ушах так же отчетливо, как тогда. «Однажды на Янтарной реке…» — сказал он, внезапно прервав молчание.
Мы все знали, каким Локильтон был путешественником; вернее сказать, мы этого не знали — этого вообще не знал никто. Бывало, он отсутствовал по многу лет; мы не видели его очень долго и не получали о нем никаких известий, а потом он вдруг возвращался. Возвращался и молчал. И тогда… тогда мир сам принимался сочинять сказки и легенды о нем — об удивительных реках и неведомых землях, где он побывал. Сам Локильтон никогда ничего не рассказывал; никто не знал, чем он занимается, никто не догадывался, куда он ездит и зачем. И вдруг, когда мы вместе курили в таверне за большим старым столом, он сказал: «Однажды на Янтарной реке…» Эти слова нас просто заворожили. И тут, — а было это довольно давно, — он поведал нам удивительную историю. Никто из нас раньше не слышал, чтобы Локильтон рассказывал о своих приключениях, а вскоре после этого произошли еще кое-какие события, и эта история, насколько всем известно, так и осталась единственной.
Не могу поручиться, насколько эта история правдива, — и никто не может. Я знал Локильтона не лучше, чем другие; знал, что он — человек, начисто лишенный воображения. «Однажды на Янтарной реке…» — из всего его рассказа я запомнил только эти слова, которые он произнес в самом начале. Все остальное, — по прошествии, впрочем, изрядного времени, — представляется мне как сменяющие друг друга картины, которые плыли вместе с сигарным дымом перед нашими внимательными и сосредоточенными лицами и исчезали, утекая через дымоход очага. История эта, кстати, не проливает ни малейшего света на личность самого Локильтона, ибо она столь же необычна, как и он сам; пожалуй, ничего более странного я в жизни не слышал, но об этом, — если я все правильно запомнил, — судить читателю.
Итак, однажды Локильтон плыл по Янтарной реке в длинной лодке, которой управляли тринадцать чернокожих гребцов. Лодку он описывать не стал — у нее, впрочем, было какое-то экзотическое название, которое он пару раз упомянул. Происходило же все это так далеко от цивилизации, что по вечерам Локильтон доставал накрахмаленный полотняный воротничок и подолгу его рассматривал. Я так и вижу, как он с томлением во взоре смотрит на этот воротничок и вспоминает лондонские бальные залы; это, однако, только мои домыслы, ибо понять, о чем думает Локильтон, еще никому не удавалось. Но когда он рассказал про воротничок, эта беглая деталь помогла мне понять, что это было за место, гораздо лучше, чем если бы он назвал его широту и долготу. И еще Локильтон поведал нам, какие песни пели черные гребцы, а были эти песни престранными. Сейчас, однако, я не могу припомнить никаких подробностей, зато я и поныне помню, какое выражение стояло в глазах Локильтона, когда он о них рассказывал.
В конце концов его лодка достигла излучины Янтарной, и Локильтон увидел на левом берегу тростниковую хижину и белого человека возле нее. Это был самый настоящий белый, который жил на берегу Янтарной реки один-одинешенек.
Локильтон, конечно, не мог проплыть мимо, он высадился на берег и подошел к хижине; при этом ему показалось, что чернокожие гребцы поглядывают на нее презрительно, но наверняка он сказать не мог, хотя знал этих людей лучше многих; впрочем, по сравнению с жилищами туземцев хижина и в самом деле выглядела убого: она имела не больше шести футов в высоту и была размером с нашу садовую беседку. Белый жил в ней один. Когда Локильтон подошел к нему, этот белый человек с желтой бородой сидел перед своей хижиной и взирал на воды Янтарной столь безмятежно, словно владел всем миром.
Позади хижины были как попало свалены какие-то ящики, и оттуда, как сказал Локильтон, белый принес две бутылки лучшего шампанского, какое он когда-либо пробовал. Сам хозяин, впрочем, пить отказался, сказав, что презирает шампанское, и только с выражением снисходительного благодушия смотрел, как Локильтон подносит вино к губам. Говорил этот человек только о горах.
Локильтон мог рассказать ему последние новости, которые в тех местах ценятся лишь немногим дешевле слоновой кости. Он мог поведать, какой новейший танец популярен в Лондоне, какая песня и какой предвыборный лозунг. Он мог бы подробно описать фасон перчаток, которые теперь надевают мужчины, когда идут на светский прием, и возвратить человеку, жившему в одиночестве на берегу Янтарной реки, что-то такое, что тот давным-давно утратил, но этот странный белый желал говорить только о горах.
Казалось, ему хорошо и здесь; он выглядел спокойным, можно сказать, счастливым, и все же, живя на обширных наносных равнинах, рассеченных напополам Янтарной рекой, — в месте, которое отделяли от ближайших гор сотни и сотни миль, — он стремился говорить только о них. По-видимому, горы были для него тем же, чем был для Локильтона Лондон — город балов и ярких огней.
Прежде чем они расстались, этот улыбающийся, довольный собой и своим окружением человек открыл что-то вроде небольшой дверцы в полу и вытащил из тайника старую-престарую бутылку. Со многими предосторожностями он налил в небольшой стакан несколько капель вина (гостю он его не предложил) и, тщательно заткнув бутылку пробкой, убрал ее на место и закрыл люк. Потом белый выпил вино, и дух его тотчас оставил Локильтона, сидевшего здесь же с бокалом шампанского, и унесся куда-то вдаль, и теперь мужчина улыбался райской, неземной улыбкой, словно бренные дела и заботы земли вовсе его не касались.
И после этого, сколько бы Локильтон ни заговаривал с хозяином, его голубые глаза и улыбка оставались обращены куда-то в пространство. Он не отвечал гостю и, казалось, вовсе не замечал Локильтона, а если и замечал, то смотрел на него, как бесконечно счастливый и бесконечно мудрый мужчина смотрит на ссорящихся детей. Насколько мы поняли, Локильтон намеренно говорил хозяину дерзости и даже грубил, но ему так и не удалось вывести его из равновесия. В конце концов Локильтон поднялся и вышел из хижины, думая о том, что никогда прежде не встречал такого странного человека. Спустившись на берег, наш путешественник сел в лодку, и черные гребцы повезли его прочь.
