Меня толкает в бок Курбат и шепчет:
— Ну, давай же. Другого шанса не будет.
Выхожу из полной тьмы тупика в сумерки улицы, делаю шаг, другой, и перехожу на бег. Нож в моей руке тускло блестит, вижу перед собой толстую шею ненавистного Матео, прыгаю вперед на его спину и со всей силы, вгоняю клинок ему между плечом и шеей. Он падает лицом вниз, а я на него сверху, вытаскиваю нож и бью снова, в тоже самое место. Видимо, я перерубил ему какую-то вену, он хрипит, а кровь струей устремляется вправо, рисуя неровные зигзаги на заплесневевшей и осклизлой стене дома.
Рядом кто-то хрипит и что-то сильно толкает меня в бок. Это наш второй воспитатель, Гильом, в предсмертной агонии дрыгает ногами. Над ним стоят Звенислав и Курбат. Они размеренно и как-то механически, отстранившись от происходящего, наносят по нему удары. Матео подо мной уже почти и не хрипит, а Гильом все еще дергается, пытается подняться, но раз за разом широкий свинорез бьет его в живот, а толстый вертел пробивает грудную клетку в районе сердца, и он замирает.
— Пошли, — поднимаясь, устало шепчу я. — Хватит.
Но оба моих товарища не слышат, они только с хеканьем наносят свои удары в тело своего давнего мучителя, совсем не замечая, что он уже мертв.
— Хватит, — уже громче повторяю я и дергаю их за плечи.
Звенислав отрывается от своего занятия, смахивает выступивший на лбу пот, а Курбат перемещается к Матео и наносит ему еще один удар. Штырь пробивает спину воспитателя и застревает. Курбат его выдернуть не может и, сплюнув на грязную мостовую, выворачивает нашим жертвам карманы.
— Зачем? У них ведь нет ничего, — спрашиваю горбуна.
— Пусть на уличных грабителей подумают, — шепчет он. — За них беспокоиться и горевать некому, а тут и концов искать не будут, или на воров Папаши Бро подумают, или на кого из заезжих бандюганов.
Дело сделано и, обмывшись в речке, в которую мы скинули окровавленные дерюги, возвращаемся в приют. Все тихо, нас никто не ищет, но когда мы входим в свой барак, то видим Сияну, которая сидит на табуретке рядом с дверью и, тут же, с надеждой в голосе, спрашивает:
— Ну, что?
Звенислав хочет сказать, но я его опережаю:
— Их ночные разбойники ночью остановили, Матео, наверное, в драку полез, а бандиты их убили. Мы не знаем ничего, а ты молчи, про что у нас разговор был. Поняла?
Девчонка согласно кивает головой и, не знаю почему, снова начинает плакать. Вот же, не разберешь ее, тут радоваться надо, что воспитателей-мучителей нет больше, а она плачет, хотя, может быть это слезы радости. Она уходит к себе, а мы, обессиленые, падаем на свои нары. Так и не заснув и, все время прокручивая в голове то, что мы сегодня совершили, пролежал до подъема.
Сегодня старшим был немногословный Джузеппе, который входит в барак и выкрикивает только одно слово:
— Подъем!
Выбегаем во двор, становимся в шеренги и я вижу то, чего давно уже не видел. Помимо воспитателей, на крыльце их домика, стоит чем-то явно обеспокоенная мадам Эра, она же директор сиротского попечительского приюта, госпожа Эрмина Хайлер. Видимо, произошло что-то серьезное, и мы с другом переглядываемся, уж не мертвые-ли воспитатели тому причиной. Но нет, все как обычно, как всегда, вот только на хозработы в пределах территории приюта, времени отводится меньше чем обычно. Потом завтрак, суп, в котором, о чудо, плавают куринные крылышки. Настоящий наваристый куриный бульон. Прямо праздник какой-то. На сердце и так неспокойно, а тут такие перемены, определенно, грядет какое-то необычное событие. Потом начинаются чудеса, да и только — нам выдают новенькие праздничные рубахи и штаны, а девчонкам строгие серые платья. Все быстро переодеваются, на работу в город никого не отправляют, а нас, снова выстраивают во дворе перед крыльцом воспитательского домика. Выходит мадам Эра и вещает проникновенную речь:
— Воспитанники, дети мои, вы все для меня как родные. Сегодня на рассвете, произошло событие, искренне опечалившее всех нас, граждан Штангорда. Умер наш покровитель, заступник и защитник, герцог Конрад Третий, и да покоится он с миром. Нам будет оказана огромная честь — сам Верховный Жрец бога Белгора, достопочтенный Хайнтли Дортрас, проведет с нами поминальную службу. Цените это, дети мои, ибо сказано, что нет для доброго и справедливого бога Белгора, первых и последних. Пред ним, — она вонзила свой ярко накрашенный красной краской ноготь в небо, — все равны.
Мы прониклись, сегодня работ нет, завтрак был как у людей, это стоит многого, и можно даже признать, что да, все наши приютские, искренне скорбят по безвременно ушедшему герцогу. А если еще и жрец, чего-нибудь от щедрот своих кинет, то и совсем замечательно будет. Впрочем, мадам Эра продолжает свою речь и приходится принять внимательное выражение лица.
— Запомните дети, — голос мадам стал суров как зимние морозы, — если кто-то из жрецов или сам достопочтенный Хайнтли Дортрас, будут вас спрашивать, как мы здесь живем, отвечайте, что все хорошо. Если кто-то из вас, поганцев, сболтнет лишнего, то до утра не доживет, вы меня знаете. Свободны, всем направляться в учебный класс.
Понятно, приехала проверка и мадам Эра замазывает глаза, такое было всего один раз, когда еще была жива жена Конрада Третьего, хоть и давно это было, но тот момент я не забыл. Больная и усталая женщина бродила как тень между нами, гладила мальчишек по голове, а некоторых девчонок целовала в висок. Угнетающая картинка, мне потом неделю кошмары снились, до тех пор, пока эта женщина не умерла. Тогда, даже мадам Эра загрустила, и краем уха, я слышал ее жалобы Матео, который в то время был ее постоянным любовником, что вот, такая щедрая покровительница умерла, жаль.
Нас запустили в учебный класс — аккуратный барак, который все время был на замке. Все расселись за партами, которые были нам малы, а Джузеппе, который исполнял обязанности учителя, раскидал на каждое место по куску дешевого пергамента, и в тишине, мы застыли в ожидании Хайнтли Дортраса. Прошло совсем немного времени и высокий гость прибыл. Выслушав доклад мадам Эры, он сразу же прошел в класс и остановился на середине барака, в том месте, где должен стоять учитель и делиться с учениками книжной премудростью.
Жрец, высокий мужчина средних лет, с окладистой седой бородой, молча, ни слова не говоря, медленно пошел вдоль рядов, при этом пристально всматриваясь в лицо каждого из нас. Его молчание подавляло и угнетало, но никто из нас и пикнуть не смел, все застыли как каменные изваяния. Когда Хайнтли Дортрас посмотрел на меня, то мне показалось, что сейчас, жрец узнает все мои самые сокровенные тайны, докопается до того, что мы совершили в эту ночь, и прикажет воспитателям запороть меня до смерти. Но, ничего этого не произошло и пройдя меж рядов, он вновь остановился в центре и густым басом запел поминальную молитву в честь умершего сегодня ночью герцога Конрада Третьего Штангордского.
