Мадрак кладет руку ему на голову.
— Чему или кому бы ни случилось услышать меня, буде оно заинтересуется или же не заинтересуется тем, что я скажу, приношу я просьбу, если это имеет хоть какое-то значение, чтобы был ты прощен за все, что только мог совершить или не совершить и что нуждается в прощении. Напротив, ежели не прощение, но что-то иное может принести тебе какую-то возможную для тебя после разрушения тела выгоду, прошу я, чтобы это, чем бы оно ни было, было тебе даровано или, что тоже может быть, отнято, дабы обеспечить тебе получение вышеупомянутой выгоды. Прошу я об этом по полному праву, ибо ты выбрал меня посредником между собой и тем, что тобою быть не может, но может оказаться заинтересованным, чтобы ты получил как можно больше того, что можешь от него получить; и, кроме того, на что может некоторым образом повлиять настоящая церемония. Аминь.
— Спасибо, Отче.
— Великолепно! — всхлипывает синекрылая толстуха в первом ряду.
Человек по имени Дольмин поднимает канистру, на которой написано ГОРЮЧЕЕ, отвинчивает крышку, поливает себя содержимым.
— Ни у кого сигаретки не найдется? — спрашивает он, и коротышка протягивает ему сигарету. Дольмин лезет в карман шорт и вытаскивает зажигалку. Тут он делает паузу и глядит на толпу. Кто-то кричит ему:
— Почему ты делаешь это?
Он улыбается и отвечает:
— Общий протест против жизни, наверно так» ведь она же — дурацкая игра, не так ли? Следуйте моему примеру.
И он щелкает зажигалкой. К этому времени Мадрак уже далеко от огороженной площадки.
Сразу за вспышкой на толпу обрушивается волна нестерпимого жара, и единственный вопль, словно раскаленный гвоздь, пронизывает все.
Шестеро, оснащенных огнетушителями подсобников, стоящие рядом, расслабляются, когда видят, что пламя не вырвалось на свободу.
Мадрак сложил руки на посохе и опирается на них подбородком.
Постепенно огонь догорает, и люди в асбестовых рукавицах отправляются на поиски останков. В публике царит тишина. До сих пор еще не было аплодисментов.
— Так вот как это выглядит! — шепчет наконец кто-то, и слова эти разносятся по всей палатке.
— Возможно, — раздается с порога четкий, бодрый голос, — а возможно и нет.
Головы поворачиваются вслед говорящему, когда он входит в палатку и направляется к центру. Он высок ростом, у него зеленая остроконечная борода и такого же цвета глаза и волосы. Он худ, нос его длинен и тонок. Одет он в черное и зеленое.
— Это волшебник, — говорит кто-то, — из шатра на том берегу реки.
— Правильно, — отвечает он и с улыбкой кивает.
Он проходит через толпу, расчищая себе путь тростью с серебряным набалдашником. На гроб опускают крышку, когда он останавливается и шепчет:
— Мадрак Могучий.
Мадрак оборачивается и говорит:
— Я искал тебя.
— Знаю. Поэтому-то я и здесь А это что за глупости?
— Представление самоубийства, — говорит Мадрак. — Некто Дольмин. Они забыли, на что похожа смерть.
— Так быстро, так быстро, — вздыхает второй. — Давай тогда покажем им за их денежки весь круговорот!
— Врамин, я знаю, ты можешь это сделать, но учитывая форму, в которой он…
Коротышка в соломенной шляпе подходит и глядит на них своими маленькими темными глазками.
— Сэр, — говорит он Мадраку, — не желаете ли вы предпослать погребению какие-либо церемонии?
— Да нет, конечно, — перебивает Врамин. — Ведь закапывают же только мертвых.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Этот человек не мертв — только подпалился чуток.
— Ты не прав, сударь. У нас честное заведение.
— И тем не менее, я утверждаю, что он жив и готов пройтись, чтобы вас позабавить.
— Ты, должно быть, шизанутый.
— Всего лишь смиренный чародей, — отвечает Врамин, вступая в круг.
Следом за ним движется Мадрак. Врамин поднимает свою трость и размахивает ей, словно вычерчивая таинственные фигуры. Разгорается зеленый свет, перепрыгивает с трости на гроб.
— Дольмин, выходи! — говорит Врамин.
Толпа напирает, подается вперед. Врамин и Мадрак отходят к стене палатки. Коротышка идет было за ними, но его отвлекает стук, доносящийся из гроба.
— Пошли-ка лучше отсюда, братец, — говорит Врамин и рассекает ткань кончиком своей трости.
Крышка гроба медленно приподнимается, когда они выходят сквозь стенку наружу.
Сзади них раздается шум. Его составляют вопли, крики «Мошенники!», «Гоните назад деньги!» и «Только взгляни на него!».
— «Как безумен род людской», — говорит зеленый человек, один из горстки живых существ, способных взять эту фразу в кавычки — и знать почему.
* * *
Он грядет, скачет с небес, верхом на огромном звере из полированного металла. Зверь этот о восьми ногах, и копыта его — бриллианты. Его туловище длиною с двух лошадей. Шея длиною с туловище, а голова — как у золотого китайского псоглавого демона. Синие лучи вырываются у него из ноздрей, вместо хвоста — три антенны. Он движется среди черноты, что лежит между звезд, медленно перебирая механическими ногами. И однако, каждый его шаг — из ничто в ничто — вдвое длиннее предыдущего. Ну а по времени не длиннее каждый шаг предшествующего. Светила вспыхивают рядом, тонут позади, гаснут. Он скачет по твердому веществу, проходит сквозь ад, пересекает туманности, все быстрее движется через буран падающих звезд в дебрях ночи. Если предоставить ему достаточный разгон, говорят, что может он совершить кругосветное путешествие по вселенной за один скачок. Что же будет, если он после этого не остановится, неведомо никому.
Его всадник был когда-то человеком. Это его прозвали Стальным Генералом. Не доспехи блестят у него на теле, это само его тело. На время пути он отключил большую часть своей человечности и теперь смотрит прямо перед собой — над чешуйками в виде бронзовых дубовых листьев, покрывающими шею его скакуна. Он держит поводья, числом — четыре, толщиной — как шелковая нить; они прицеплены по одному к кончикам пальцев его левой руки. На мизинце носит он кольцо из задубевшей человеческой плоти — не носить же ему металлические украшения, это и шумно, и не добавляет приятных осязательных ощущений. Плоть эта была когда-то его собственной; по крайней мере, облачен он был в нее в незапамятные времена.
Куда бы ни направлялся, берет он с собою разборное пятиструнное банджо, носит его в отсеке, неподалеку от которого привыкло биться его сердце. И стоит ему заиграть на нем, как превращается он в своего рода Анти-Орфея и люди идут за ним в Ад.
И к тому же он — один из крайне немногочисленных на просторах всей вселенной мастеров фуги времен. Говорят, что никому не под силу поднять на него руку, если он на это не согласен.
