— Чертовски долго ждали, — поправляю я его.
— Да, я так и сказал.
Он сворачивает на нашу дорогу.
— Ну, а что дальше? Значит ли это, что мои руки смогут стрелять лазерами, или как?
Он усмехается.
— Приятная мысль, но нет, этого не будет.
— Ладно, а что я буду делать со светом? Когда за мной будут гнаться, мне нужно обернуться и светить им в глаза? Может, это отпугнет их от меня или еще как-то на них подействует?
— Терпение, — говорит он. — Тебе еще не надо этого понимать. Давай пока доберемся до дома.
Тут я что-то припоминаю и едва не спрыгиваю с сиденья.
— Значит ли это, что мы наконец откроем Ларец?
Он кивает и улыбается.
— Очень скоро.
— Да, черт возьми! — говорю я. Деревянный Ларец с искусной резьбой не давал мне покоя всю жизнь. Это хрупкий на вид ящичек с лориенской эмблемой на стенке, который Генри окружил атмосферой полной секретности. Он никогда не говорил мне, что находится внутри, и этот ящичек невозможно открыть — уж я-то знаю, потому что пытался бессчетное количество раз и всегда безуспешно. Он заперт на висячий замок без какого-либо видимого отверстия для ключа.
Когда мы приезжаем домой, я вижу, что Генри здесь поработал. Три стула с веранды убраны, и все окна открыты. Внутри с мебели сняты простыни, некоторые поверхности начисто протерты. Я ставлю свою сумку на стол в гостиной и открываю ее. На меня накатывает волна раздражения.
— Вот черт, — говорю я.
— Что?
— Телефона нет.
— А где он?
— Утром я слегка повздорил с парнем по имени Марк Джеймс. Должно быть, он его забрал.
— Джон, ты провел в школе всего полтора часа. Скажи на милость, как, черт возьми, ты умудрился с кем-то повздорить?
— Это школа. Я новенький. Это просто. Генри достает из кармана телефон и набирает мой номер. Потом захлопывает телефон.
— Отключен, — говорит он.
— Конечно, отключен.
Он смотрит на меня.
— Что случилось? — спрашивает он знакомым тоном, таким тоном, когда он задумывается об очередном переезде.
— Ничего. Просто глупый спор. Может, я просто выронил его, когда клал в сумку, — говорю я, хотя знаю, что не ронял. — Я не очень хорошо соображал. Может, он лежит в столе находок.
Он осматривается вокруг и вздыхает.
— Кто-нибудь видел твои руки?
Я смотрю на него. У него красные глаза, они еще сильнее налиты кровью, чем когда он меня забирал. Взъерошенные волосы и такой изможденный вид, словно он может в любой момент потерять сознание. Последний раз он спал во Флориде, два дня назад. Не представляю, как он до сих пор держится на ногах.
— Нет, никто.
— Ты пробыл в школе полтора часа. За это время у тебя проявилось первое Наследие, ты едва не подрался и забыл в классе свою сумку. Не очень хороший набор.
— Ничего особенного. Ничего такого, из-за чего надо ехать в Айдахо, в Канзас или куда там еще, на наше следующее место.
Генри прищуривается, обдумывая услышанное и пытаясь решить, будет ли оправдан отъезд.
— Сейчас нельзя быть небрежным, — говорит он.
— В любой школе споры случаются каждый день. Обещаю тебе, они не выйдут на наш след из-за того, что какой-то задира сцепился с новичком.
— Не в каждой школе у новичка светятся руки.
Я вздыхаю.
— Генри, ты просто умираешь. Поспи. Мы можем принять решение, когда ты поспишь.
— Нам надо о многом поговорить.
— Я никогда еще не видел тебя таким усталым. Поспи несколько часов. Потом мы поговорим.
Он кивает.
— Вздремнуть не помешает.
Генри идет в свою комнату и закрывает дверь. Я выхожу из дома и немного брожу по двору. Солнце ушло за деревья, и дует холодный ветер. Я все еще в перчатках. Я их снимаю и засовываю в задний карман. Руки остаются такими же. По правде говоря, только половина меня пребывает в радостном возбуждении от того, что после стольких лет нетерпеливого ожидания пришло мое первое Наследие. Другая моя половина подавлена. Наши постоянные переезды уже измотали меня, а теперь я уже не смогу вписываться в окружение и оставаться на одном месте сколько-нибудь долго. Будет невозможно заводить друзей или приспосабливаться. Меня тошнит от придуманных имен и от лжи. Меня тошнит от того, что все время надо оглядываться и смотреть, не следит ли кто за мной.
Я нагибаюсь и трогаю шрамы на правой лодыжке. Три круга, которые символизируют троих мертвых. Мы связаны друг с другом чем-то большим, чем просто принадлежностью к одной расе. Трогая шрамы, я пытаюсь представить, кем были те другие, мальчиками или девочками, где они жили, сколько им было лет, когда они умерли. Я пытаюсь вспомнить других детей, которые были на корабле вместе со мной, и каждому дать номер. Я думаю о том, как мы могли бы встретиться и пообщаться. Как бы это выглядело, будь мы до сих пор на Лориен. Как бы это было, если бы судьба всей нашей расы не зависела от того, выживем ли мы, которых так мало. Как бы это было, если бы нам не грозила смерть от рук наших врагов.
Это страшно — знать, что следующим будешь ты. Но мы опережаем их, переезжая и убегая. Хотя меня тошнит от необходимости постоянно бежать, я знаю, что только благодаря этому мы до сих пор живы. Если мы остановимся, они нас найдут. А теперь, когда я стал первым на очереди, они, несомненно, активизировали поиски. И они наверняка знают, что мы становимся сильнее, вступая в права владения своим Наследием.
И есть другая лодыжка и другой шрам на ней, который появился, когда в те драгоценные последние минуты на Лориен было произнесено лориенское заклинание. Именно оно всех нас объединяет.
Я вхожу в дом и ложусь на пустой матрац в своей комнате. Утро обессилило меня, и я позволяю себе закрыть глаза. Когда я снова их открываю, солнце уже висит над деревьями. Я выхожу из комнаты. Генри сидит на кухне с открытым лэптопом, и я знаю, что он, как всегда, просматривает новости, разыскивая информацию или заметки, которые могут дать нам понять, где находятся остальные.
— Ты спал? — спрашиваю я.
— Немного. У нас теперь есть Интернет, а я не проверял новости с самой Флориды. Это меня угнетало.
— Есть что-нибудь? — интересуюсь я.
Он пожимает плечами.
— В Африке четырнадцатилетний мальчик выпал из окна на четвертом этаже и ушел без единой царапины. Пятнадцатилетний подросток в Бангладеше уверяет, что он — Мессия.
Я смеюсь.
— Я знаю, что пятнадцатилетний не из наших. А как насчет другого?
— Нет. Выжить после падения с четвертого этажа — не такое большое дело, и, кроме того, если бы это был один из нас, он для начала не был бы так неаккуратен, — говорит он и подмигивает.
