Хамрай не желал, в отличие от остальных, жадно впитывать глазами то, что происходит в роскошной комнате-клетке. Воины были самыми доверенными и преданными людьми шаха, умевшие ценить молчание — шах не стеснялся того, что они присутствуют при столь откровенной интимной сцене. Давно, когда Хамрай впервые проводил это испытание, великому шаху было противно смотреть на себя, жадно занимающегося любовью, со стороны — это вообще довольно неприятное зрелище. Тогда шах искренне переживал, что гибнет он сам, его точная копия. Теперь привык к этому, привык к тому, что существует, пусть и очень недолгое время, второй такой же как он человек.
Постельная сцена близилась к апогею, два слившихся в едином движении тела издавали лишь стоны, переходившие чуть ли не в рычания. Краска пропала с лица настоящего шаха, руки вцепились в подлокотники кресла, непроизвольно пальцы нащупывали заветный рычажок. Двойник забыл, казалось, про все на свете, и самозабвенно предавался любви — шах-первый ждал, развязка приближалась. К чернобородому колдуну вернулась былая самоуверенность, он считал, что все обошлось — если не случилось сразу, как он полагал, то уже и не случится. Хамрай горько усмехнулся — иноземец не знает еще как действует заклятие.
— Я же говорил, что великому шаху не стоит ничего опасаться, — безапелляционно заявил наглец. — Богоподобный шах может спокойно наслаждаться любовью с женщинами — глаз Алгола снял заклятие.
Эти слова его и погубили… Или, наоборот, сильно облегчили его участь, ибо не избежать бы ему остро отточенного кола, обильно смазанного бараньим салом, который мускулистые палачи вонзили бы ему в задний проход… и мучительных дней ожидания избавляющей от страданий смерти.
Колдун еще не закончил своей гордой тирады, как двойник шаха выгнулся дугой в исступлении оргазма, издавая звериное рычание наслаждения. В тот же момент кожа с лица двойника, словно потеряв связывающие нити и неимоверно отяжелев, стекла в мгновение ока по сильному телу, глаза вылетели из орбит и как две лягушки плюхнулись на живот красавицы. Она дернулась безумно, помещение заполнил дикий животный крик, холодящий сердце…
Женщина билась в умопомрачении, пытаясь вырваться, но перерождающийся двойник, разом огрузневший, сидел на ней верхом, уничтожая возможность для спасения.
Пальцы шаха-первого в негодовании соскочили с рычажка, забыв прекратить тягостную и уже ненужную сцену, и щелкнули повелительно в направлении самоуверенного бахвала из северных земель, поклоняющегося ненавистному Алголу.
Волосы колдуна зашевелились от увиденного, он не отрываясь смотрел на проявляющегося монстра. Выражение безрассудного ужаса, смешанное с невероятным изумлением навечно застыли на лице чужеземца — повинуясь жесту властелина Нилпег острейшим клинком отсек голову самозванца. Фонтанирующая кровь залила щегольские одежды колдуна, тело враз обмякло, голова покатилась по густому ворсу ковра, оставляя за собой вишневый след.
«Опять Гудэрз будет ворчать», — устало подумал Хамрай и бросил взгляд сквозь решетку, откуда несся непрекращающийся вопль прекрасной жертвы и досадуя, что шах медлит нажать рычажок.
Волосы на двойнике шаха мгновенно потеряли свой цвет и, свернувшись словно опаленные внутренним огнем в тончайшие спиральки, рассыпались в разлетевшийся по комнате серый пепел. Обнажившийся череп лопнул, как перезрелая тыква, заляпав ошметками плоти женщину, потерявшую от страха разум. Кожа двойника шаха треснула и слезла, словно с шелушащегося гороха кожура, из туловища вылезла новая голова, еще вся в крови, но уже оформляющаяся в нечто невообразимо мерзкое и безобразное. Из под отваливающейся кожи появились волдыри перерождающей плоти.
Так действует заклятие Алвисида.
Много раз видел подобное Хамрай, и каждый раз зрелище вызывало в нем неудержимую тошноту, ужас и отвращение. Хамраю не терпелось прекратить все это, заставить умолкнуть раздирающий душу предсмертный вопль красавицы, смешанный с ревом рождающегося в муках монстра.
Словно услышав мысли Хамрая, шах наконец-то нажал на рычаг — огромная многотонная каменная плита, скрытая в потолке, стремглав рухнула на бьющихся в судорогах красавицу, потерявшую всю привлекательность в отчаянных попытках вырваться, и отвратительного монстра, который вскоре был бы в состоянии переломить крепкие прутья решетки, словно тонкие лучины.
В зале воцарилась оглушающая тишина. Все кончилось.
Шах, без кровинки в лице, встал и молча направился к дверям. К глубокому разочарованию, что заклятие так и не удалось снять примешивалась досада — как и Хамрай, шах не любил напрасные человеческие жертвы, особенно когда гибнут желанные и запретные для него прекрасные женщины. Один из телохранителей торопливо вышел на лестницу зажечь факела.
Хамрай остался один. Он прошел к своему креслу, сел, налил в кубок вина, задумчиво отхлебнул.
— Вот так вот, всесильный колдун, не помог тебе твой Алгол, — обратился он к обезглавленному самозванцу. — Теперь твоя участь — стать пищей любимцу Гудэрза. — Он вздохнул, сделал еще глоток терпкого вина и произнес:
— Все гораздо проще, чем полагал ты, и бесконечно сложнее, чем когда-то полагал я.
Сколько он просидел задумчиво глядя на каменную плиту, похоронившую красавицу и чудовище, Хамрай не знал. В ушах звенел предсмертный крик обезумевшей женщины, перед глазами стояли худенькие девичьи руки, прикрывающие в испуге едва прорезавшиеся грудки. Хрустальный графин опустел наполовину, кровь на одежде поверженного колдуна запеклась и побуровела.
Прервал его оцепенение ворвавшийся в комнату седовласый Гудэрз.
— Хозяин! — вскричал он. Старый слуга встал на пороге и схватился рукой за левую половину груди, пытаясь унять одышку. — Хозяин, там… там, наверху… Знамение!
Знамение!
Хамрай вскочил. Охватившее его волнение заставило задрожать. Наконец-то! Как долго он его ждал, уже потерял веру, что когда-нибудь оно будет еще раз. Это — настоящее, не какой-то там чернобородый бахвал, бесславно закончивший свое шутовское представление, подобно многочисленным предшественникам.
Знамение — это надежда.
Хамрай обогнал медлительного старика и словно молодой орел взлетел по круговой лестнице на крышу башни. Там стоял, облокотившись о камень перил, дежурный наблюдатель и глядел в высь, широко раскрыв рот.
В черном бархатном небе, на фоне бесчисленных искорок звезд разворачивалась огромная зеленая спираль — змея Алвисида, сомнений быть не могло. На внутреннем конце светящейся спирали было утолщение и в нем разливалась ослепительная кроваво-алая точка, словно глаз змеи.
