Глава 6
Ночь Ведуньи
Поутру из Южных врат в направлении Троянского залива выехала огромная процессия. Могучие корабли Менелая и Клитемнестры уже прибыли из южной бухты Бесика, где простояли на якоре весь прошлый месяц. Они на веслах вошли в неглубокую гавань, готовые принять на борт пассажиров и плыть домой по густо-синим волнам Эгейского моря. Парис ехал рядом с Приамом во главе процессии. Он проводит Клитемнестру до Микен и отправится дальше, в Спарту, в гости к Менелаю, на собственных великолепных кораблях, построенных для него отцом.
Мирина и ее семья ехали в «хвосте» кавалькады и скоро свернули на восток, обогнули болота и поскакали обратно к месту Текучих Вод.
Поднявшись на гребень холма, Мирина оглянулась на залив. Корабли как раз отчаливали, море было спокойным, точно зеркало. Лишь там, где пятьдесят пар весел ритмично поднимались и опускались в воду, вспенивались белые бурунчики. Очень скоро весла втянули на борт и поставили паруса. Ветер дул попутный: Менелаю везло.
* * *
Еще до заката семья Мирины возвратилась на место весеннего схода. Все это время Томи преданно стерег их шатер.
Абен до сих пор не мог опомниться: неужто ему и впрямь выпала высокая честь посидеть за столом самого Приама? Теперь он с умудренным видом делился последними новостями.
— Ох, не по торговым делам они приезжали и не как друзья, — рассказывал он Гюль. — Менелай привез невестку наряды покупать! Клянусь богиней Маа, не все так просто.
— Так в чем же дело-то? — сгорала от любопытства Гюль.
— Думается, Агамемнон послал Менелая лестью или угрозами вынудить Приама снизить пошлины для ахейских кораблей.
— И что — удалось ему это?
Абен призадумался.
— Трудно сказать. Приам — он сама учтивость, сама уступчивость, но под этой внешностью спрятаны непоколебимое упрямство и несгибаемая железная воля.
— Что же теперь будет-то?
Абен покачал головой.
* * *
Мирина отлично видела, что родители не на шутку встревожены положением дел в Трое, но сама ни о чем думать не могла, кроме как о новой жизни, что вот-вот для нее начнется. Следующие несколько дней пролетели незаметно, и вот однажды вечером, незадолго до полнолуния, бабушка Хати, приподняв полог, вошла в шатер и церемонно наклонила голову.
— Едут, — прошептала она. Голос ее дрожал от еле сдерживаемого волнения. — Ведунья мчит сюда во весь опор. Дозорные заметили: на юге, у самого горизонта, клубится пыль. Это за тобой едут, Мирина. Лунные Всадницы едут за тобой!
Снаружи донеслось эхо далекого перестука копыт и пронзительное гиканье: да, Ведунья с ее свитой странствующих танцовщиц и впрямь вот-вот будет здесь!
Мирина встала, поправила свой лучший наряд.
— Я хорошо выгляжу?
— Ты ослепительна, как и подобает Госпоже-змее, да ты она и есть, — одобрила Хати.
Сначала Гюль, затем Хати горячо расцеловали Мирину.
— Но я же еще никуда не уезжаю! — закричала девушка. — Эй, с носом поосторожнее. Я ведь чесаться буду! Ведь непременно буду чесаться!
— Нет, не будешь, — тихо заверила бабушка, отходя на шаг назад, но по-прежнему сжимая руки внучки в своих. Голос старухи звучал проникновенно и серьезно. — Ты — Мирина, сестра Резеды, дочь Гюль, внучка Хати. Тебе — тринадцать лет, ты — женщина, боль для тебя — плюнуть и растереть!
И бабушка энергично сплюнула на земляной пол.
— Усталость для тебя — плюнуть и растереть! — Очередной плевок шмякнулся на землю у ног Мирины. — Ты — цветок на наших каменистых тропах. Ты — гордость нашего племени. Ты — плясунья!
— Она — плясунья! — радостно подхватила Гюль.
Мирина ликующе улыбнулась им: девушку так и распирало от гордости. Не обращая внимания на жгучий зуд, что так и тянул почесаться, она грациозно подняла руки, сплела и расплела запястья, как ее учили, качнула бедрами, так, что легкая дрожь пробежала по нижней части тела и мелодично зазвенели украшения.
— Так запомни! — Бабушка еще более понизила голос. Мирина замерла неподвижно, чувствуя всю важность наставления. — Такая, как ты, никогда, никогда не чешется!
Вместе с Абеном женщины вышли навстречу Ведунье. Теперь, когда над шатрами и конскими загонами сгущалась тьма, повсюду запылали костры, в честь прибытия жриц племена зажгли факелы. И вот наконец всадницы вынырнули из облака пыли: огромный отряд мускулистых крепкоруких девушек, все — верхом; глаза и татуировки поблескивали в отсветах пламени, длинные волосы всевозможных оттенков буйно развевались по ветру. Наездницы вихрем промчались по тропе, вдоль которой по обе стороны выстроились ликующие, приветственно гомонящие толпы. Предводительница отряда Атиша возглавляла кавалькаду верхом на единственном жеребце во всем табуне.
Весь лагерь так и бурлил от возбуждения. Жрицам предстояло пробыть там всего-то семь ночей, но об этих семи ночах слушатели и зрители мечтали весь год — на протяжении всех жарких и сухих летних месяцев и суровой зимы.
Девушки спешились, напоили лошадей, задали им корму, затем разбили шатры: молодые дозорные охотно им помогали — не они ли провели весь день в ожидании приезда жриц? Одна только Резеда, нагруженная драгоценностями и всяческим скарбом, что ей надарили за семь лет служения, оставила подруг и шумно приветствовала родню. Она стискивала в объятиях всех по очереди, взволнованно восклицая и хвастаясь чудесным приданым. Подарки Лунным девам сулили удачу и долголетие, так что ни одна девушка не покидала службы Маа, не накопив достаточного богатства, что делало ее еще более завидной женой и наделяло властью при выборе мужа.
По давнему обычаю, племя Абена отдавало Лунным девам своих лучших танцовщиц, а те все до единой учились у матерей, которые и сами когда-то были танцовщицами, так что между плясуньями и племенем царили взаимное почтение и уважение. Хати крепко обняла свою старинную подругу Атишу, а позже, когда все жрицы умылись и поели, старухи взялись за трубки. Хати попросила Атишу рассказать что-нибудь. Ведунья не возражала, лишь попросила принести особое раскладное кресло, благодаря которому оказывалась как бы на возвышении: Атиша была миниатюрна и худа, хотя тюрбан, богато украшенный разноцветными павлиньими перьями, создавал иллюзию высокого роста, а просторные, многослойные одежды прибавляли ее фигуре объема.
Две старейших Лунных Всадницы поднесли к губам флейты из оленьего рога, и гулкие вибрирующие ноты зазвенели в воздухе, созывая племена. Люди возбужденно перешептывались.
Но вот воцарилась тишина. Атиша бросила в огонь горсть благовоний, нежные языки ароматного дыма потянулись вверх и поплыли над застывшими в ожидании зрителями. Атмосфера неуловимо изменилась, дым словно заключал в себе магию. Внезапно морщинистое лицо Атиши озарилось лукавством; она скользнула быстрым взглядом по толпе изнывающих от нетерпения слушателей; цепкая память никогда еще ее не подводила Наконец она нарушила молчание:
