А Леська заявила:
– Я хочу, чтобы Влада жила с нами. Всегда, а не только гуляла с нами по субботам и воскресеньям.
Наверно, не один лишь лук был виноват в том, что глаза Нелли оказались на мокром месте.
В воскресенье, как обычно, они сходили втроём в «Радугу»: посмотрели «Короля Льва», объелись мороженого и блинчиков с клубничным вареньем и творогом; Нелли выбрала себе сумочку, а Леське купили краски и альбом для рисования. Девочка не отпускала Владу, отнимала у неё куртку и шарф в прихожей:
– Ну останься… Порисуй со мной!
– Когда так просят, надо оставаться, – улыбнулась Нелли.
– Да уж, видно, придётся. – Подхватив Леську на руки, Влада отправилась обратно в комнату. – Ну, кого рисовать будем? Бегемота? А может, маму?
– Бегемотью… бегемотиную… нет, бегемотячью семью, – решила Леська.
Альбомные листы один за другим начали покрываться акварельной мазнёй, а Леськины пальцы – пятнами всех цветов. Творческий процесс был в самом разгаре, когда настойчиво и требовательно тренькнул дверной звонок. Струнка беспокойства натянулась и зазвенела в пространстве, потревожив идиллический уют, воцарившийся вокруг двух художников-любителей.
– Рисуйте, я посмотрю, кто там, – сказала Нелли, снимая кухонный фартук и вытирая руки полотенцем.
Кто бы это мог быть? Предвыборные агитаторы? Кто-то из управляющей компании? Социологический опрос? Продавцы чудо-пылесосов? Сектанты? Эти ребята были способны просочиться куда угодно, никакие домофоны их не останавливали.
– Привет, мама…
Лучше бы это были иеговисты: перед их носом, по крайней мере, можно захлопнуть дверь, а родную мать просто так не выставишь – особенно, если она явилась с булочками собственноручной выпечки, банкой крыжовникового джема и стопкой старых детских книжек, «потому что сейчас уже такого не издают, а детей надо воспитывать на советской классике». Электронный замок на двери подъезда она открыла, конечно, своим ключом.
– Мам, ты бы хоть позвонила, предупредила, что придёшь, – пробормотала Нелли, принимая у неё пальто и пакет с «бабушкиным набором».
Мать подняла бровь.
– С каких пор мне нужно заранее просить об аудиенции, чтобы повидать родную дочь и внучку? – хмыкнула она, разуваясь. – А где мои тапочки?
Тапочки были на ногах Влады, чей голос вместе с Леськиным смехом доносился из комнаты.
– А, у тебя гости? – насторожилась мать.
Холодок пробежал по сердцу Нелли, но на плечи словно легли невидимые тёплые руки: сейчас или никогда. Час настал.
– Здравствуйте, Анна Марковна, – сказала Влада. – Я, кажется, ваши тапочки присвоила? Простите, что так вышло… Вот, возьмите.
Она сняла стоптанные шлёпанцы и аккуратно поставила их перед матерью Нелли, но та с каменным лицом прошла к столу и села. Леська соскочила со своего места, чтобы обнять бабушку, и, конечно, заинтересовалась гостинцами. Банка с янтарным джемом привлекла её пристальное внимание.
– Бабуля, здорово, что ты пришла! Давайте пить чай с вареньем!
Пространство буквально звенело от напряжения. Нелли заварила чай и крикнула в комнату:
– Лесь, Влада! Убирайте-ка там со стола, потом дорисуете!
Невидимое тепло на плечах наполняло её уверенностью в себе, а вся нервозность схлынула. В самом деле, сколько можно трястись? Впервые за долгое время Нелли чувствовала себя хозяйкой дома, а не вечно настороженной, подавленной, бесхребетной маминой дочкой, и эта сила струилась и сквозила в каждом её движении, пружинисто оплетала пряди волос и теплилась тихим светом в глазах. Восхищённый и ласковый взгляд Влады поддерживал её, а вот мать сидела за столом, как на похоронах.
– Прямо «Каменный гость», – пошутила Влада. – Анна Марковна, да вы расслабьтесь, чувствуйте себя как дома.
Матери кусок не лез в горло, а губы вытянулись в нитку, будто склеенные капелькой джема, которую она через силу попробовала.
– А вы… судя по всему, здесь уже давно освоились? – проговорила она, глядя как бы сквозь Владу.
– Она будет с нами жить, – ляпнула Леська. – Правда же, Влада?
Это было даже не масло в огонь, а самый настоящий напалм. Полыхнуло, правда, беззвучно, но от взгляда матери прокатилась такая взрывная волна, что на теле Нелли встали дыбом все волосы.
– А ты знаешь, Лесенька, что когда две тёти живут вместе – это плохо? – Прищур матери не предвещал ничего доброго, голос был подчёркнуто сдержан, но в нём уже перезванивались ампулы с успокоительным. – Мама не рассказывала тебе, что детей, у которых такая семья, дразнят в школе? Ты хочешь, чтоб тебя гнобили, показывали на тебя пальцем? Хочешь стать изгоем?
– Почему, бабуля? – Брови Леськи поползли вверх.
– Потому что семья должна быть нормальной! Мать, отец, ребёнок! Если нет отца – то одна мать! Но никак не две! – Нет, это было не змеиное шипение. Это шипел шланг баллона с анестезией – только это средство и годилось, чтобы купировать назревающий, звенящий в воздухе приступ. Щелчки лопающихся струн-нервов, визг пенопласта по стеклу… Сладкая спиртовая вонь, игла, ватка на локтевом сгибе – ещё не реальность, но уже стоящая у порога угроза.
– Семья – это не кто кого родил, бабуля, – сказала Леська. – Это когда вот тут, – она показала на сердце, – есть тепло. И эти тёплые ниточки тянутся к сердцам тех, кого любишь.
– Устами младенца глаголет истина, – задумчиво проговорила Влада, обнимая девочку и притягивая к себе. – Это тебе мама сказала, Лесь?
– Нет, я сама так думаю, – ответила та.
– Убери свои руки от неё, извращенка!
Голос матери сорвался, из горла слышалось только сипение наподобие звука мехов порванной гармошки, а лицо побагровело. Был ли в том промысел высших сил или просто связки перенапряглись, но все её попытки заговорить заканчивались приступами удушающего кашля.
– Мама, выпей воды, – пробормотала Нелли, протягивая стакан.
Та лишь трясла головой и кашляла. Её лицо приобрело апоплексический оттенок, на лбу вздулись жилы.
– Может, скорую? – нерешительно предложила Влада. – А то как бы маман удар не хватил.
Обошлось, впрочем, без скорой. Вытряхнув в стакан с водой полфлакончика корвалола, мать кое-как проглотила мутновато-белёсую жидкость, резко пахнувшую валерьянкой. Говорить по-прежнему не получалось, не помогла даже чашка горячего чая с мятой. Махнув рукой, мать стала собираться домой. Надевая в прихожей пальто, она упрямо пыталась изъясняться знаками – не сдавалась на милость своей временной немоты.
