Маршал, тем не менее, все больше раздражался из-за того, что приходилось подавлять кашель, возможно, вызванный тем, что он подсознательно постоянно ждал трений между своими именитыми гостями.
Была и еще одна причина для раздражения — молодой человек, неотлучно находившийся рядом с Саймоном. Маршал не знал его, и тот за весь вечер не произнес ни слова, зато без конца работал правой рукой — тыкал пальцем, делал вращательные движения, складывал пальцы щепотью и все такое прочее, — изображая какие-то замысловатые знаки. В конце концов это начало так действовать Маршалу на нервы, что он хотел уже было велеть своему слуге Пепису подойти к нему и сказать, чтобы он либо прекратил это, либо убирался, когда Коолхаус встал и всем своим видом дал понять, что ждет тишины. Это было столь необычно в подобном обществе, что по столу прокатился глухой рокот, но разговоры действительно почти стихли.
— Меня зовут Йонатан Коолхаус, — провозгласил Коолхаус, — я языковой наставник Лорда Саймона Матерацци. Лорд Саймон Матерацци желает кое-что сказать.
При этих словах все замолкли окончательно — скорее от изумления, нежели из почтения. Тогда Саймон встал и начал двигать правой рукой так же, как это весь вечер делал Коолхаус. Тот принялся переводить:
— Лорд Саймон Матерацци говорит, что вот уже несколько часов сидит напротив Провоста Кевина Лоселлса и что за это время Провост Лоселлс трижды отозвался о нем как о полном идиоте. — В этом месте Саймон улыбнулся добродушной широкой улыбкой. — Лорд Саймон хотел бы напомнить Провосту Лоселлсу известную поговорку о рыбаках, которые видят друг друга издалека, или детскую присказку: «От такого слышу».
Последовавший взрыв хохота был вызван как самой шуткой, так и видом Лоселлса, у которого выпучились глаза, а лицо стало красным, как свекла. Саймон сделал несколько быстрых движений правой рукой.
— Лорд Саймон говорит: «Кевин считает бесчестьем для себя сидеть напротив меня». — Саймон насмешливо поклонился Кевину, Коолхаус сделал то же самое. Правая рука Саймона опять задвигалась. — «Говорю тебе, Провост Лоселлс, что бесчестье это — для меня».
На этом Саймон с доброжелательной улыбкой сел, Коолхаус последовал его примеру.
Несколько секунд большинство присутствовавших удивленно таращились, хотя раздавались отдельные смешки и аплодисменты. А потом все как один, словно по некоему негласному договору, решили игнорировать случившееся, как будто ничего не произошло. За столом снова поднялся гул разговоров, смех, и все пошло как прежде, по крайней мере, внешне.
Наконец банкет закончился, гостей проводили, и Маршал в сопровождении Випона чуть ли не бегом направился в свои личные покои, куда заранее велел привести сына и дочь. Едва войдя, он спросил:
— Что происходит? Что это было за дурацкое представление? — Он посмотрел на дочь.
— Я ничего не знаю, — ответила она. — Для меня это было такой же неожиданностью, как для тебя.
На протяжении всего этого разговора изумленный Коолхаус, по возможности незаметно, жестами переводил Саймону каждое слово.
— Эй, ты там… Что это ты делаешь?
— Это э-э… это язык жестов, сэр.
— Что это еще такое?
— Сэр, это очень просто. Каждое положение моих пальцев означает какое-нибудь слово или действие. — Коолхаус так нервничал и говорил так быстро, что почти ничего невозможно было понять.
— Не части! — закричал Маршал. Дрожащий Коолхаус повторил то, что он только что сказал. Когда Саймон сделал какой-то знак Коолхаусу, Маршал не поверил своим глазам.
— Лорд Саймон просит… чтобы… чтобы вы не сердились на меня.
— Тогда объясни, что все это значит.
— Все очень просто, сэр. Каждое движение означает определенное слово или чувство.
Он ткнул себя в грудь большим пальцем:
— Я…
Коолхаус сжал пальцы в кулак и кулаком сделал круговое движение по груди:
— …прошу прощения…
Он разжал большой палец, направил его вперед и постучал им как молотком:
— …за то, что…
Теперь палец указывал на Маршала:
— …вас…
Кулак задвигался взад-вперед:
— …рассердил.
После этого он последовательно повторил все жесты с такой скоростью, что их почти невозможно было различить, и сказал уже без пауз:
— Я прошу прощения за то, что вас рассердил.
Маршал не отрываясь смотрел на сына, словно надеясь увидеть, правда ли это. На его лице явно читались и недоверие, и надежда. Потом он глубоко вздохнул и перевел взгляд на Коолхауса:
— Как я могу быть уверен, что это говорит мой сын, а не ты?
Коолхаус начинал постепенно обретать обычное спокойствие:
— Никак, мой Лорд. Так же, как никто не может быть уверен, что он один является мыслящим и чувствующим существом, а все остальные — машины, лишь притворяющиеся, что они могут мыслить и чувствовать.
— О, Господи, — сказал Маршал, — вот уж истинное дитя Мозгарни.
— Да, сэр, это так. Но как бы то ни было, все, что я сказал, — правда. Вы знаете, что другие люди думают как вы, потому что со временем здравый смысл подсказывает вам разницу между реальным и нереальным. Точно так же вы, если будете разговаривать со своим сыном через меня, увидите, что он, несмотря на свою необразованность и прискорбное невежество, обладает таким же острым умом, как вы или я.
Бесстрастная откровенность Коолхауса не могла не произвести впечатления.
— Прекрасно, — сказал Маршал. — Пусть Саймон расскажет мне, как все было, с самого начала и до сегодняшнего вечера. И не прибавляй ничего от себя, не старайся представить его умней, чем он есть.
В течение следующих пятнадцати минут Саймон впервые в жизни разговаривал с отцом, а отец — с ним. Время от времени Маршал задавал вопросы, но больше слушал. И к тому моменту, когда Саймон закончил, слезы текли по его лицу и по лицу его потрясенной дочери.
В конце Маршал встал и обнял сына:
— Прости, мой мальчик, прости меня.
После этого он велел одному из стражей привести Кейла. Коолхаус отнесся к этому распоряжению со смешанными чувствами. Объяснения Саймона, с точки зрения Коолхауса, несправедливо превозносили Кейла за идею обучить юношу языку жестов и недостаточно отдавали должное тому, что именно Коолхаус превратил набор примитивных жестов в живой полноценный язык. И теперь, похоже, его лавры должны были достаться этому молокососу Кейлу. А ведь Кейл был не меньше других потрясен тем, что произошло на банкете, потому что понятия не имел, насколько преуспел Коолхаус в обучении Саймона, — не имел в основном потому, что первый взял со второго торжественное обещание держать все в секрете, чтобы в один прекрасный день произвести фурор и, разумеется, завоевать заслуженно высокую репутацию.
