Вновь обретенный отец, как назло, недолго с ним пробыл: ускакал в Рим вымаливать прощение для восставших — благо с Арьесом был на короткой ноге. Иегуда где-то бродил, казалось, снедаемый сомнениями. После того, как они выбрались из Муравейника, он сделался молчалив, словно оставил там что-то дорогое сердцу. Вот Полифем, напротив, был весел, пугал своих товарищей, и особенно крестьян, скабрезностями, отпускаемыми в адрес короля.
Над отрядом тяготело нечто вроде проклятия: бывалые разбойники, привыкшие к лесу, как иной горожанин привыкает к своей меблированной квартире, свежеиспеченные тезеи — Рональд и Иегуда, прошедшие самый сложный на свете лабиринт почти без единой царапины, — все они вдруг заблудились в этой непроходимой чаще. На лес обрушивались то дожди, то град, а то вдруг начинали желтеть и падать листья, словно на дворе был не май, а октябрь. Рональду казалось, что это Муравейник выпускает под землей свои хищные щупальца, и там, где они протянулись, природа чахнет и умирает.
Впрочем, умирала не только природа: позавчера трое крестьян захлебнулись в болоте, непонятно как оказавшемся на пути отряда, а сегодня двое разбойников, ушедших на охоту, были найдены на дереве, с которого они, очевидно свалились: если бы они просто упали, то, разумеется, не разбились бы, но каждому из них случилось напороться на острые и толстые ветки дерева — да так и остаться там навсегда.
— Ничего, ничего, — бормотал Полифем. — Мертвячкам подкрепление будет, повидаемся с вами, ребята…
И запевал во все горло песню:
— Бывали дни веселые:
Неделями не ел!
Не то, чтоб денег не было,
А просто не хотел…
Но видно было, что он только пытается взбодриться и не дать отряду совсем уж упасть духом.
Кап! кап! — капли били, словно в бубен, в большой лист над головой у Рональда. Рыцарь приподнялся на локтях и осоловелыми глазами уставился на режущихся в самодельные карты двух бородатых мужиков.
— Не спится, барин? — добродушно спросил тот, что постарше. — Иди с нами в картишки!…
Рональд не ответил.
— Мотри! — крикнул мужик, вскакивая. — Лиса!
Между кустов мелькнула бурая тень. Оба крестьянина, радостно улюлюкая, помчались за ней.
— Жене на воротник! — кричал первый.
— Детям на подгузники! — орал второй.
— Справа, справа забирай! — азартно вопил первый.
— Одерживай! Одерживай! — надрывал глотку второй.
— Не вижу ее! — первый.
— Потерял из виду! — второй.
Возбужденные вилланы промчались мимо и исчезли в кустах.
Рональд медленно проводил их взглядом и поднял глаза.
Прямо перед ним на толстом суку дерева стоял маркиз, стоял на всех четырех ногах, кроваво-красной своей окраской изображая ту лисицу, за которой погнались крестьяне. Череп его скалился, карие глаза, страшные в этих лишенных век глазницах, тоже улыбались. Манера была та же самая и даже мышцы вокруг глаз собрались в некое подобие «гусиных лапок».
А затем он прыгнул — столь стремительно, что Рональд не успел и меча обнажить; красная тварь сбила рыцаря с ног и прижала к земле, забирая в толстые кольца кишок. Умереть от отвращения — в ту долю секунды, когда наш бедный герой осознал, что происходит, это показалось ему единственным выходом.
— Эй! — крикнул крестьянин, с ходу кидаясь и тыча вилами в спину маркизу. Его сгубило вот что: он соображал, как бы ткнуть, чтобы не попасть в Рональда. Но пока он думал, маркиз ударил его ногой в грудь с такой силой, что виллан отлетел и шваркнулся о дерево. И больше не встал — Рональд этого не увидел, но надобности в том не было. На крик бежали еще два крестьянина: один махнул в воздухе топором, но маркиз извился в воздухе и подставил под удар Рональда. Лезвие скользнуло по наплечнику, оставив вмятину. В следующий миг маркиз уже душил несчастного своим тонким кишечником, бил по щекам лепестками розовых легких.
Омерзение: в это слово можно уместить все чувства Рональда в то время, как он лежал на липкой траве, придавленный грудой маркизова тела. Он даже сопротивляться не мог: настолько велико было его отвращение. Наверное, то же самое чувствует насилуемая разбойником барышня из хорошей семьи, всю жизнь читавшая романы.
Но это он подумал уже в следующий момент, когда вдруг увидел синее небо. Маркиза на нем уже не было: он куда-то исчез. Рональд вскочил на ноги, пошатываясь, и выхватил меч. Но необходимости в том не было: маркиз уже прыгал вверх по веткам дерева, как самая настоящая белка или рысь.
— Стой, тварь! — раздался голос. Рональд обернулся и увидел Гнидаря, бежавшего к дереву. Вмиг он поднял арбалет и стал прицеливаться.
Маркизу не повезло: дерево, на которое он взобрался, стояло довольно далеко от других и уйти по веткам в лес он не мог. Гнидарь выстрелил и сшиб листья совсем рядом с тем местом, где сидел его отец. Он принялся спешно заряжать арбалет следующей стрелой.
— Прощайте, дурачье! — захихикал маркиз и вдруг раздул свои легкие, превратив их в подобие воздушного шара. Вслед за этим он взмыл над деревом и медленно полетел.
Рональд не к месту вспомнил, что если легочные пузырьки растянуть, можно покрыть ими целый ипподром. А потом понял, что за летательный аппарат наблюдал он над замком Сквайра в ночь битвы с кентаврами.
— Тварь, — спокойно сказал Гнидарь и дернул крючок.
Маркиза бросило в сторону, перевернуло. Из его пробитых легких выходила, завывая человеческим голосом, реактивная струя. Едва успел уцепиться злосчастный чародей за дерево и кое-как повиснуть.
Гнидарь меж тем вновь заряжал арбалет.
— Эй! — сипло проорал маркиз. — Я спускаюсь!
— Давно бы так! — крикнул в ответ Гнидарь. — И смотри, без глупых шуток: стрелы у меня острые.
— Какие уж тут шутки! — досадливо сказал маркиз и действительно стал спускаться. Гнидарь ждал его с мечом в руке. Рональд — тоже.
— Я прыгаю и отдаюсь в ваши руки, — предупредил маркиз на последней ветке и действительно прыгнул. Гнидарь обхватил отца, задержав дыхание, чтобы не вдыхать отвратительного запаха скотобойни. Выражение черепа — да позволят нам так изъясняться — было, как Рональду показалось, печальным.
Но лишь одно мгновение; в следующее рыцарь увидел, как блеснул в его глазах яростный огонь.
Маркиз взлетел, обнимая сына. Оказалось, что прыгая, он цеплялся кишками за дерево; и теперь тугие натянутые струны влекли его вверх. Он уносил сына, как коршун лебедя!
Однако то был полет вовсе не в небеса — не хватило бы упругости кишок, чтобы забросить обоих сколько-нибудь далеко. Маркиз и его сын промчались по наикрасивейшей траектории над деревом и рухнули на соседней поляне. Так, вероятно, падал в баснословные времена Люцифер. Рональд сразу же кинулся туда, сзывая крестьян. Странная деталь — маркиз выбил в земле некое подобие кратера. Приземление его не было столь же легким, как для других смертных, не было таким же безвредным, как для остальных людей. Рональд мигом смекнул, что маркиз, наверное, и не совсем живой: падая, он выбивает в почве такие же дыры, как, например, метательный снаряд, пущенный из катапульты. Словесные законы падения, о которых некогда рассуждал Иегуда, на него явно не распространялись. Теоретически маркиз мог бы даже разбиться о землю — если бы не его невероятная живучесть.
