Да и никто не сказал бы, глядя на крепко сбитого мужчину с круглым самодовольным лицом, с пронзительными темными глазами, что жить ему осталось менее одного дня. Утром 24 сентября Парацельс стоял посреди алхимического кабинета со странною колбой в руке, поднесенной к пламени свечи.
Что за субстанция в этой колбе находилась – оставалось только гадать: стекло было мутным, поскольку внутри лабораторного сосуда что-то беспрерывно кипело, хоть, по-видимому, и не выделяло при этом тепла. Иначе как господин фон Гогенхайм смог бы держать колбу голой рукой, без перчатки? Впрочем, очень скоро алхимику пришлось оторваться от своего занятия: в дверь комнаты постучали, и Парацельс, бормоча что-то себе под нос, пошел открывать. Колбу со странным содержимым он притулил на полочку возле двери – так, чтобы выставленные в ряд книги скрывали ее от посторонних глаз.
Человек, появившийся на пороге, был, по-видимому, хорошо знаком ученому. Едва увидев его, Парацельс повернулся к нему спиной и пробурчал что-то еле слышно. Слова алхимика куда больше походили на проклятие, чем на приветствие, однако он позволил визитеру войти, только произнес – теперь уже громко и раздельно:
– Не забудьте дверь за собой запереть, Симмонс!..
Поняв, что за человек явился в гости к господину Гогенхайму, Коля Скрябин окончательно уверился в том, что находится под воздействием какой-то причудливой галлюцинации. Ибо этот человек не мог ни к кому приходить в 1541 году – да и вообще не мог никаких действий (вроде бы не мог) в те времена совершать: то был Григорий Ильич Семенов собственной персоной, только облаченный в костюм дворянина XVI века.
– Вы исполнили мой заказ? – поинтересовался (Григорий Ильич) неизвестный субъект.
Беседу они вели на немецком языке – на каком-то непривычном уху немецком; однако Николай великолепно их понимал.
– Я же тысячу раз говорил вам, – Парацельс презрительно и недовольно выпятил нижнюю губу, – делать такие заказы – вам не по чину. И то, что вы финансировали мои опыты – щедро финансировали, признаю́, – ничего не меняет.
– Разве? – Парацельсов гость в деланом изумлении поднял брови. – Тогда, быть может, вы будете столь любезны, что вернете мне мои деньги – раз уж я за них ничего не получил.
– Вернуть деньги? – От возмущения алхимик чуть было не поперхнулся. – По-вашему, тайные знания, которые я вам передал, ничего не стоят? А? Или те книги, которые вы читали здесь беспрепятственно, продаются на каждом углу?
– Стало быть, ни денег, ни заказа мне не видать? Как бы вам не пожалеть о своей неуступчивости, доктор…
– Что-что? – На сей раз Парацельс как будто даже развеселился. – Вы угрожать мне пытаетесь? – И словно невзначай положил левую ладонь на эфес шпаги, с которой даже дома не расставался; под рукой алхимика блеснуло в пламени свечей хрустальное яблоко.
– А вот этого, доктор, я вам делать не советую, – произнес (Григорий Ильич) незваный гость. – Ваш личный демон – если только он выйдет из своего укрытия, – окажется перед выбором: или служить мне, или навсегда удалиться из материального мира. Хотите это проверить?
Парацельс поднял правую руку – собираясь, по-видимому, влепить наглому посетителю оплеуху, но в последний миг отчего-то передумал.
– Я думаю, что хорошо вас обучил, – произнес он спокойно, – и сомневаться в ваших силах у меня нет оснований. Так что, пожалуй, нам есть смысл договориться. Вы хотели получить от меня алкахест – горящую воду, которая воздействует на печень и предотвращает внутренние болезни? Что же, она у меня есть. И, полагаю, с ее помощью человек мог бы продлевать свою жизнь на десятилетия, даже на века. Ведь старение – та же болезнь, которую можно побороть. Вы хотите прожить еще четыреста или пятьсот лет, не так ли? Алкахест позволит вам добиться этого.
Говоря так, Парацельс медленно – совершая по четверть шажка за раз, – двинулся вдоль уставленного колбами и ретортами стола в сторону двери. Его бесцеремонный гость стоял там, опершись плечом на косяк, и какое-то время этих маневров не замечал, по крайней мере – не показывал этого. Но – стоило только алхимику сделать шажок чуть пошире, как его ученик заступил ему дорогу.
– Удрать хотите? – поинтересовался он. – Вот уж не ждал от вас такого.
Что не ждал – это он делал правильно; задира и упрямец, фон Гогенхайм ни от кого в жизни не бегал. И теперь не собирался начинать. Напрасно Симмонс-Семенов отошел к самой двери и привалился к ней спиной; это было его ошибкой.
Доктор выхватил из ножен шпагу, и его гость сделал то же самое – радуясь, что занял столь выгодную для обороны позицию. Однако Парацельс даже и не подумал нападать на него. Вместо этого он одним движением – молниеносным, почти невидным глазу, – смахнул со стола всю находившуюся там алхимическую посуду, и горючая жидкость, выплеснувшаяся из какой-то бутыли, мгновенно загорелась от опрокинувшейся лампы. Симмонс решил, что его противник сейчас укроется за полосой огня, но вновь просчитался: господин фон Гогенхайм вместо этого смёл в огонь бесценные книги, стоявшие на этажерке возле стола.
– Безумец! Их-то зачем?! – Семенов даже с лица переменился; Коля обратил внимание, что у прежнего Григория Ильича кожа еще не была столь гладкой, восковой, как у главы проекта «Ярополк».
Отбросив шпагу, ученик Парацельса кинулся прямо в огонь, стал хватать тлеющие тома за кожаные корешки и отбрасывать их назад – себе за спину. Пергамент и кожаные переплеты занимались плохо, и у негодяя были все шансы спасти библиотеку господина фон Гогенхайма. Тем более что тот вроде бы и не препятствовал этому: стоял чуть в стороне, глядел, как его недруг обжигает руки и рискует спалить себе брови и ресницы. А затем – затем Парацельс сделал еще одно быстрое движение: выхватил из кармана щепотку какого-то бесцветного порошка и бросил его в пламя. Но тут, как видно, чего-то не рассчитал.
Раздался взрыв такой силы, словно в огонь попал артиллерийский снаряд. Толстенная потолочная балка, проходившая прямо над столом, переломилась пополам и рухнула на алхимика, вонзившись образовавшимся острием в его грудь. Парацельс упал, и красная пена – куда обильнее, чем у Коли, – выступила у него на губах.
Однако его противник пострадал ничуть не меньше. Симмонс – весь, целиком, – обратился в подобие смоляного полена, брошенного в печь. Не только одежда на нем загорелась, не только его волосы: казалось, запылала вся его кожа.
Коля подумал, что от такого зрелища ему станет совсем худо, и готов был проклясть демона-галлюцинацию Азота, но нет: ровным счетом никаких ощущений при виде горящего человека он не испытал. Что было этому причиной: жестокая неприязнь к Григорию Ильичу или то, что происшествие в Зальцбурге случилось за несколько веков до Колиного рождения, – сказать было трудно.
