Услышав о подобной преднамеренной дерзости, Уолли не выдержал. Он откинулся назад и расхохотался. Ннанджи нахмурился и посмотрел на Тану, которая была столь же беспомощна. По щекам Хонакуры текли слезы. Брота слабо улыбалась — вероятно, ей было не до смеха. Затем хриплый звук со стороны фальшборта известил о том, что эта история одолела и Томияно. Разъяренный Ннанджи обернулся к нему, затем снова перевел взгляд на брата, который с надеждой смотрел на него широко раскрытыми глазами… но на этот раз он зашел чересчур далеко. Ннанджи не собирался шутить. Это был вопрос чести.
— Понятно, — холодно сказал он, когда восстановилось спокойствие. — Значит, ты потратил шестьдесят два из… как у тебя получилось шестьдесят два?
Он озадаченно посмотрел на Уолли, который согласился, что шестидесяти двух не набирается, даже с собственными пятью золотыми Катанджи.
— У тебя было девятнадцать серебряных, наставник, — неохотно сказал Катанджи. — И у меня было два…
— Получается еще один золотой.
Катанджи вздохнул.
— Помнишь, когда ты пытался купить котел у капитана? Он не взял деньги. Он отшвырнул их ногой.
— И ты их, конечно, потом подобрал! — свирепо взглянул на него Ннанджи.
— Это деньги лорда Шонсу. Нет, капитана.
— Но он не хотел их!
На этот раз даже Уолли с трудом мог уследить за их подсчетами, но в конце концов они сошлись на том, что у Катанджи, после того как он продал свои ковры, должно было оставаться сто двадцать два золотых, из которых пять принадлежали либо Уолли, либо Томияно. Потом они узнали еще о двух, которые он выманил у Броты в Вэле… итого сто двадцать четыре.
— Сколько все это стоит? — внезапно спросил Ннанджи, глядя на груду драгоценностей. Тана наклонилась и разбросала их по столу.
— По крайней мере пятьсот золотых, — сказала она. Брота согласно кивнула.
Ннанджи вперил взгляд в согрешившего.
— Сколько?
Катанджи недовольно надул губы.
— Где-то семьсот-восемьсот… ближе к восьмистам.
Все переглянулись.
— Я купил некоторые из них в Касре. Видите этот рубин? Я купил его и еще один за шестьдесят, потом продал второй в Тау за пятьдесят, но он был крупнее. И еще я купил два аметиста и четыре топаза в Во и продал их в Шане.
— Откуда ты так хорошо знаешь о драгоценных камнях? — спросил Уолли. Казалось, скрытым познаниям Катанджи не будет конца.
Ннанджи слегка покраснел.
— Наш дед был ювелиром. Катанджи обычно болтался у него в мастерской, милорд брат, пока дед не умер. Около четырех лет назад, — тихо добавил он, и тогда Уолли понял, откуда взялись деньги, проложившие Ннанджи дорогу в храмовую гвардию.
— Он собирался взять меня в ученики, милорд, — сказал Катанджи, страстно желая переменить тему.
— Каким же все-таки образом ты сделал из ста двадцати с чем-то семь или восемь сотен?
Катанджи с мольбой взглянул на Броту.
— Он сделал кое-что для меня, — призналась она, потом нехотя объяснила. Уникальная способность Катанджи извлекать информацию из рабов приносила пользу не только в городах колдунов. В Касре, Тау, Во и Шане он занимался промышленным шпионажем для Броты. Цена его услуг с каждым разом росла, пока не поднялась до десяти золотых. Брота платила, поскольку торговаться было намного легче, зная цены конкурентов.
На лице Ннанджи виднелось явное отвращение. Даже Уолли запутался во всей этой математике.
— Сколько у тебя было, когда ты прибыл в Ги? — спросил он.
— Один рубин, два изумруда и сто одиннадцать золотых, милорд.
Осталось лишь три монеты…
— Ты купил все остальное за сто восемь золотых? — спросил Уолли, и Катанджи виновато кивнул.
Спрос и предложение — в мире, где не было банков, наивысшей ценностью была земля, но роль всеобщего эквивалента играло золото. Погорельцам из Ги удалось спасти хотя бы свои драгоценности, и, возможно, ничего больше, но они нуждались в твердой валюте. Драгоценности внезапно стали дешевыми, а деньги дорогими. Катанджи сразу же увидел возможность, которая могла никогда больше не представиться. Уолли посмотрел на Броту, и встретил ее свирепый взгляд. Она тратила свое время на бронзовые болванки, в то время как Катанджи пробивал себе дорогу в высшее общество.
— Это чудовищно! — сказал Ннанджи, когда все это объяснили ему более простыми словами. — Они умирали с голоду! У них не было крыши над головой! У тебя что, вообще нет чувства жалости?
Он недовольно посмотрел на Уолли. Уолли подумал о том, испытывал ли Ннанджи подобное чувство сострадания, когда сам был в возрасте Катанджи. Вероятно, нет, но он с тех пор переменился и кое-чему научился. Вряд ли стоило ожидать того же от Катанджи.
— Вероятно, он жалеет только о том, что не оставил достаточно денег, чтобы расплатиться с тобой, — сказал Уолли. — Тогда бы ты ничего не знал. Его погубила жадность.
— Я хотел, милорд, — грустно сказал Катанджи, — пока не увидел жемчуг. — Он протянул руку и поднял сверкающие бусы. — Я не мог удержаться. Я купил их за двадцать — а они стоят по крайней мере две сотни.
Нет, он ни о чем не жалел.
— С этого момента, — сказал Ннанджи, — ты никуда больше не пойдешь без моего разрешения! Ясно? — Его брат угрюмо кивнул, а Брота с мрачным видом смотрела в сторону горизонта. — Исполнять роль раба почетно, когда это делается ради помощи богам, но не ради денег! А теперь — сколько ты мог бы получить за… это? — Он вытащил золотую брошь с изумрудами.
— Семьдесят, или около того, — осторожно предположил Катанджи.
Ннанджи протянул ему брошь.
— Тогда возьми ее, продай и верни долг. Остальное можешь оставить себе.
У Катанджи заблестели глаза.
Ннанджи с сомнением взглянул на остальную часть сокровища, молча ища поддержки со стороны Уолли, а потом Хонакуры, но понял, что они предоставляют ему решать самому.
— Чье это?
— Мое! — Однако в голосе Катанджи не хватало убедительности.
— Нет! — Даже сидя на палубе, Ннанджи мог смотреть на него сверху, словно цапля на рыбу. — Как Первый, ты не можешь ничем владеть. И даже если бы ты был Вторым, это не может принадлежать тебе. Если бы я поручил тебе ухаживать за моей коровой, и она бы отелилась, теленок все равно принадлежал бы мне. Таков закон.
Он посмотрел на жреца, который, усмехнувшись, кивнул.
Несколько мгновений он задумчиво хмурился, пока остальные ждали его решения, а корабль скользил в свете утреннего солнца.
— Я думаю, эти драгоценности осквернены, — сказал Ннанджи. — Их следует отдать Богине в ближайшем храме.
Катанджи и Брота обменялись недовольными взглядами.
