— Я думаю, эти драгоценности осквернены, — сказал Ннанджи. — Их следует отдать Богине в ближайшем храме.
Катанджи и Брота обменялись недовольными взглядами.
— Погоди минуту, — сказала Брота со своего трона, словно алый Будда, готовый изречь проповедь. — Шонсу, ты видел, как Катанджи фехтует. Какой из него, по-твоему, получится воин?
— Мертвый.
Она кивнула.
— Ннанджи, ты тоже это знаешь. У мальчика нет будущего в твоей профессии, но он — прирожденный торговец, каким был мой старший, Томиярро, может быть, даже лучше. У него хорошо бы пошли дела на Реке, даже если он никогда больше не получит новых меток.
— Он не такой плохой, как кажется, — сказал Уолли. — Он просто притворяется.
Ннанджи подозрительно взглянул на Катанджи, лицо которого было лишено какого-либо выражения.
— Но, — добавил Уолли, — он никогда не станет Третьим, если хочет прожить долго. Ннанджи, — мягко сказал он, — госпожа права.
— Пусть он принесет мне присягу, — предложила Брота, — и станет водяной крысой. Это его призвание. Когда-нибудь он сможет жениться на девушке из торгового клана, и у них будет свой собственный корабль. Это лучше, чем быть мертвым, не так ли? — Она по-матерински улыбнулась Катанджи — похоже, вполне искренне.
Ннанджи покраснел.
— Воин нанимается в торговцы?
— Будь любезен, объясни, что в этом плохого? — спросила Тана голосом, источавшим сладость отравленного меда. — Мама и я очень хотели бы знать.
Наступила тишина; Ннанджи напряженно разглядывал драгоценности и шея его покраснела так же, как и его щеки. Он только что собственным языком выкопал себе могилу, решил Уолли, и с интересом стал ждать, сумеет ли он из нее выбраться.
— Ты в самом деле этого хочешь, подопечный? Стать водяной крысой? Торговцем?
Катанджи поколебался.
— Думаю, я был бы лучшим торговцем, чем воином, Нандж, — тихо сказал он. — Но я хочу остаться с тобой — по крайней мере, на несколько лет.
— Что ж, если ты в самом деле станешь водяной крысой, полагаю, у тебя будет такая возможность, — нехотя сказал Ннанджи.
— Но моя честь, наставник? — у Катанджи были очень большие и очень невинные глаза.
Ннанджи яростно посмотрел на него. Потом, тщательно подбирая слова, сказал:
— Воин гарнизона или свободный меченосец не может заниматься торговлей, так как это отвлекает его от его обязанностей. Однако у водяной крысы есть обязательства перед своим кораблем, так что торговля для него допустима. Это ясно?
Катанджи вздохнул.
— Это очень умно! — Потом он снова взглянул на брата. — Но что скажет тетя Груза?
Снова наступила тишина… звук, словно шум выходящего пара… затем Ннанджи наконец расхохотался, и Катанджи присоединился к нему; они вместе покатывались со смеху над какой-то семейной шуткой, которая остальным была неизвестна. В озадаченном молчании все смотрели на них.
Ннанджи не мог говорить. Он колотил кулаками по палубе. Он несколько раз утирал слезы и пытался что-то сказать… затем снова встречался взглядом с братом, и их снова охватывал приступ истерического смеха. Кем бы ни была тетя Груза, ее имя обладало магической силой.
Для Уолли это было трогательным напоминанием о том, что два брата вместе провели детство — и при том не очень давно. Он пытался идти в бой с очень юными помощниками. И, несмотря на их очевидные различия, братья в действительности очень гордились друг другом.
Наконец припадок закончился, и Ннанджи вновь обрел контроль над собой.
— Ладно, малыш, — сказал он. — Можешь оставить все себе… кроме этого.
— Он протянул руку и поднял жемчужную нитку, которая извивалась в его пальцах, словно пойманный солнечный луч. — Госпожа Брота, не могла бы ты запечатать все остальное в мешочек и положить в безопасное место? Если со мной что-то случится, все это будет принадлежать Катанджи.
— Конечно, адепт, — сказала Брота.
Ннанджи некоторое время разглядывал жемчуг.
— А эти жемчужины… они самые прекрасные из всех, и они честные — благодаря им всплыла вся эта история. Так что я оставлю их на виду, как напоминание нам, чтобы мы были честными. Но их красота померкнет по сравнению с другой красотой.
Он поднялся, повесил бусы на шею Таны и быстро ушел.
Тана задохнулась от изумления и подняла руку: двести золотых? Она посмотрела на мать, потом на Уолли. Потом вскочила и побежала за Ннанджи.
— Вот дерьмо! — с нескрываемым отвращением тихо пробормотал Катанджи.
— Вероятно, ты хочешь присутствовать при опечатывании, молодой человек? — спросил Уолли. Хонакура понял намек и увел Катанджи вместе с его сокровищем. Томияно последовал за ними, оставив на палубе лишь Уолли и Броту.
— Думаю, все будет в порядке, — сказал Уолли.
Брота молча смотрела на него.
— Ты благородный человек, милорд. Лишь немногие, какого бы ранга они ни были, отказались бы от того, что им предлагают.
— Полагаю, здесь сыграли свою роль обстоятельства, — сказал Уолли. — Но что насчет Ннанджи? Знаешь, иногда я думаю о нем как о яйце, о большом яйце, которое я нашел на берегу. Время от времени отваливается очередной кусок скорлупы, и я могу мельком увидеть то, что должно из него вылупиться. Что бы это ни было, оно станет лучшим в своем роде. Кто бы мог подумать, что он способен на подобную утонченную речь?
— На что ты намекаешь, милорд?
— На то, что Тана упускает очень неплохой шанс.
Брота задумчиво кивнула.
— Как мать, я бы этого не сказала, лорд Шонсу… но я сомневаюсь, что она его достойна.
— Кто-то идет! — сказал Ннанджи, прихлопнув очередного москита и тем самым доведя счет до сотни или около того.
Вдоль западного горизонта четко выделялись черные, словно обсидиан, очертания гор на фоне бесцветного прозрачного неба. Солнце скрылось, но настоящая темнота еще не наступила здесь, в тени Реги-Вула. Горные утесы и Река выглядели мрачно, однообразно и угрюмо. Прохладный ветерок рябил воду, но не в состоянии был отогнать легионы самых отвратительных кусающих насекомых, каких Уолли когда-либо встречал.
К полудню «Сапфир» миновал город колдунов Ов, осторожно прокладывая путь среди мелких мест и песчаных отмелей. Теперь он стоял посреди Реки, неподалеку от владений Гаратонди.
Шлюпка с их корабля была привязана у конца причала. Она была там уже, казалось, много часов — по крайней мере, два. Рядом покачивалась пара ветхих рыбацких лодок. Река стояла намного выше, чем тогда, когда Уолли впервые оказался здесь — как же давно, казалось, это было!
