Тогда взломали винные погреба лена д'Амюзи. Лен не протестовал, и вообще его не оказалось в городе. Его дворни и домочадцев — тоже.
Денуазены выпили пол-бочки пенного ламуаза и почувствовали себя брошенными и одинокими. Тогда они пошли к королевскому дворцу и устроили мертвым окнам кошачий концерт.
Утром уже грабили лавки. Время от времени обнаруживалось, что хозяин лавки жив, здоров, находится в городе, и даже не очень счастлив погрому. Тогда денуазены ужасно смущались и шли дальше, сложив на мостовой у разбитой двери все награбленное. Иногда они спьяну ошибались и выкладывали награбленное в предыдущем доме. Небогатый бакалейщик Жювер, с трудом наскребший денег на обучение сына в Умбрете, был немало поражен, когда вместе с его селедкой, тремя дюжинами свечей и пылкими извинениями ему вернули футляр со ста семьюдесятью четырьмя крупными бриллиантами из мастерской Рива Ронсана, общей стоимостью около двенадцати миллионов.
Днем перед хозяевами извиняться перестали.
Вечером пытавшихся протестовать избивали.
Ночью с саира двадцать шестого на двадцать седьмой убили хозяина кабака «Два стакашка», пытавшегося закрыть свое заведение после полуночи.
Утром двадцать седьмого резали друг друга, пытаясь поделить добычу.
Днем стали грабить жилые дома. Сопротивлявшихся убивали.
К вечеру стали требовать, чтобы кто-нибудь повел их на Восток.
Ночью две партии сошлись в смертельной стычке за своих предводителей. Каждая желала, чтобы поход возглавил их кандидат. Во время сражения оба предводителя были убиты.
Двадцать восьмого был штурмом взят монастырь святого Боргейза. Монахи сопротивлялись отчаянно, среди них оказались хорошие знатоки Искусства и два десятка отставных военных. Денуазены потеряли более десяти тысяч человек. Трупами были буквально завалены все подступы к монастырю. Но чудовищные потери только разъярили горожан.
К вечеру им удалось разрушить северную стену монастыря и по трупам идущих впереди ворваться внутрь. Все сто с лишним монахов были убиты. Людей в рясах или хламидах к этому часу убивали уже по всему городу на месте, едва замечали. Целью нападающих были известные всему континенту погреба монастыря с многолетними запасами выдержанного боргеза. Монастырь, давший напитку свое имя, перестал существовать; уникальные виноградные лозы, дававшие драгоценный боргезский сок — сожжены или вытоптаны во время приступа. Восьмидесятилетний королевский боргез, ради которого Мастера Деревьев позволяли раз в два-три года срубить дерево в священной дубовой роще, потому что благородный сок не терпел иных бочек, кроме столь же благородных дубовых; напиток, который подавался высшей знати Континента во время венчания Арни Нортенийского и Мэрчин Хигонской; напиток, капля которого стоила в тридцать раз дороже капли эликсира молодости, — этот самый боргез победители пили кружками, зачерпывая прямо из бочки с вышибленным дном, и закусывали вяленой рыбой.
К утру двадцать девятого саира денуазены убивали уже по привычке. Люди с безумными глазами шли по городу, уничтожая все, что им не нравилось.
Горел собор Дом-Деми, переживший вторжение пятьсот тринадцатого года и великий пожар шестьсот девяностого. Горела галерея Ээльтивейте, и с ней — величайшее собрание рукописей, таблиц и карт, картин и статуй на всем Континенте. Горел королевский дворец.
В саду Тонодасайи Раи О Седзи на камнях, расставленных самим мастером Сосредоточения, жарили мясо ручной косули, изловленной здесь же, и танцевали с кружками вина в руках. Бледное, прозрачное пламя над пылающим королевским дворцом время от времени извергало неожиданно черные, жирные даже на вид клубы копоти. Дым заносило в сад Тонодасайи, он пролетал над поверхностью крошечного озера, сокрытого в самом дальнем восточном углу, и тогда знающему человеку могло бы показаться, что над гладью Зеркального Спокойствия собираются черные тучи. Но знающих людей среди обезумевших горожан не было.
Только в одном квартале города было тихо и спокойно.
Денуазены боялись даже приближаться к церкви святого ад-Джаваха и резиденции ордена Рассвета.
Трупы тех, кто не боялся этого три дня назад, тихие мусорщики в серых фартуках вынесли поутру за пределы квартала.
* * *
«Возлюбленные собратья государи властители мира! Воля моя такова, чтобы со дня сего не называли более Хигон в списках Конфедерации, ибо я отвергаю уложения договора, но буду чтить мир и союзы, в составе империи Хигоном принятые и одобренные.
Оттого слагаю я с себя венец д'Альмансиров, принятый мной от властителя Джавилима Дамирларского, сообщая о том и провозглашая, что по уложениям Конфедерации надлежит прославить нового императора, властителя Арни Нортенийского, коему передаю я всю полноту власти над содружеством, и объявляю его верховным повелителем Дамирларского королевства, Нортенийского королевства, Альянса Гетмендийских герцогств, Объединенного королевства Умбрет и территорий Западной Сенейи, протектором Дайрета и Фидии, покровителем Старых Графств и Северных Княжеств.
Милость моя и благоволение - В день первый азирим Гедемах, король Хигона» * * *
В гавани Тренг-Роверо было шумно. В гаванях всегда шумно, а на Островах гавани шумны вдвойне. Здесь не любят делать тихо то, что можно сделать громко и весело.
Сегодня в гавани швартовалось двенадцать кораблей. Одиннадцать продолжали погрузку. Двенадцатое судно, судя по всему, готовилось на заходе солнца поднять паруса.
Во всем мире такие суда называют барк. Впрочем, во всем мире также знают, что моряк-островитянин может и в драку полезть, если услышит, что это название отнесли к его судну. Островитяне признают за ними только звучное и красивое имя «арлента».
Арлента «Дерзость» готовилась к отплытию. Человек, сидящий на кнехте пирса у самого ее борта, ожидал последних матросов, то ли отпущенных прогуляться, то ли посланных в город.
Однако сейчас вместо ожидаемых матросов к нему приближались трое незнакомцев, сошедших с самого крупного корабля в гавани — фрегата «Синий бык». Лица их, впрочем, выражали подчеркнутое дружелюбие. Но человек, сидящий на кнехте, не спешил полагаться на это.
— Светлый вечер, мастер, — приветливо сказал идущий первым.
— Светлый, — равнодушно ответил сидящий.
— Меня зовут Апейрош, — сказал подошедший. — Фрис Апейрош. Я капитан «Синего быка» и флагман нашей эскадры. А вы, если я правильно понимаю, Денге Илано, капитан «Дерзости»?
