— Раны на груди заживут, — успокоил отец Малдун. — Зрение восстановится. Но былой силы и мощи сей муж если и достигнет, то не скоро. Воином ему больше не быть.
— А что с руками? — спросила Орихалхо. — Мы их до сей поры не видели — да и теперь они в перчатках из бинтов. Скажи нам.
— Не над ним, — коротко сказал эремит.
Они вышли на открытый воздух и зашагали рядом.
— Раны мэса Рауди, как я сказал, закроются быстро. Рубец на животе получится большой и неровный, но шрамы лишь украшают мужа. Есть ещё одна беда — этот, можно сказать, спустился слишком низко, но о таком не стоит говорить прежде времени. Пусть надеется, что телесные способности к нему вернутся. Однако вот руки, ради чего, собственно, и было предпринято ваше путешествие… Пястные кости правой размолоты и перемешаны, фаланги пальцев расколоты. Не исключаю, что можно будет обойтись без ампутации, но болтаться кисть будет как пустая перчатка. А на левой нет трёх пальцев, остались только большой и мизинец.
— Мы знаем. То есть… медикусы Ас-Сентегира выразились по поводу рук более оптимистично, — кивнула Галина и тут же выругала себя: надо же, в одном предложении поставила архаизм и неологизм, смешала французское с нижегородским.
— Я не хочу с ними спорить. Только для жизни, которую привык вести мэс Рауди, клешни с тряпкой, уж простите меня, явно не хватит. Да, он никогда не соберётся как следует махнуть…э-э… мечом, крепко натянуть тетиву или повод скакуна. Это не приведёт к смерти. Но записывать его фантазии наилучшим почерком придётся женщине. Причём не получая должного воздаяния за труды. А это позор, коего Волковой натуре не перенести.
«Вот уж не думала, что верхняя пара конечностей как-то связана с пятой одиночной, — съязвила про себя Галина. — Или это у меня испортилось воображение?»
Орихалхо в это время говорила вслух:
— Досточтимый Малдун, ты ведь не зря затеял этот разговор. От нас безусловно требуется некое согласие с вашей лекарской методой или приятие факта? Не знаю.
— Ты видишь сквозь землю, мэс, — кивнул монах. — В излечении принимают участие двое: мир нашего анклава посреди вод и сам пациент — и никто более. Лекарь лишь направляет. Природа стремится побыстрее затянуть прорехи, знания о том, что было раньше, у неё нет. Но как и ладно откованная сталь помнит свой вид до ущерба, так и человек знает, к какому виду он должен вернуться. Пока мы кормим мэс` Огневолка маковым зельем, чтобы боль и судороги, с ней связанные, не мешали целительству. Безопасный предел этого мы знаем — привычки у него не создастся. Но если вашему Волку захочется отрастить недостающее, мы должны будем делать насечки по живому. А он — терпеть муки, ибо лишь они поспособствуют восстановлению плоти. Другого, королевского пути к исцелению нет.
— В Ас-Сентегире мне рассказывали про детёныша с отрезанной лапкой, — проговорила шокированная Галина. — Вы делаете такое с младенцами?
— Физика ящерки коренным образом отличается от физики созданий с тёплой кровью, — суховато пояснил отец Малдун.
— Ну и как же ты, почтенный отец, собираешься уведомить пациента о дилемме? — спросила Орри. — Вот так прямо с налёта?
— Прямо с налёта я приготовлю для мэс Орри мазь, чтобы рассосались кровоподтёки. — ответил он. — Извольте употреблять в дело. А что до сэнии Гали-рутенки — я бы желал осмотреть её пристальней.
«Похоже, снова всплывает дело о Белой Хвори, — подумала та. — Надо же, до чего интересуются. Ведь решили, что опасность если и есть, то крайне малая. Или всё снова не так?»
— Тогда пойдём, если у тебя, отец, есть время. Позже его может не оказаться ни у кого, — ответила вслух.
С монаха оказалось довольно заглянуть в круговую щель между подолом закатанной кверху срачицы и верёвкой, на которой держались штаны.
— Ну что же, надеюсь, сжигать хижину после вас троих не понадобится, хотя тайное готово стать явным, — заключил он с некой суровостью в голосе. — Я бы рекомендовал вам задержаться на Острове Кедров подольше: примерно месяцев на девять, а то и вообще на год. Здесь у нас свободная земля, не подлежащая местной и вообще вертдомской юрисдикции. Вольная республика своего рода. Успеете ещё вернуться к своей непрестанной битве.
— Что, разве уже заметно? — спросила девушка, надеясь, что вопрос не прозвучал слишком уж по-дурацки.
— На глаз — нет, нисколько, — объяснил лекарь. — У тебя, высокая сэниа, не случалось рвот — там, в замке, или на самом острове? При таком переломе, возможно…
— Нет, странно даже. На острове вообще всё время есть охота. Уж очень вкусно готовят.
Она не лгала: пища, которой их угощали, была самая простая, вроде каши или густой похлёбки из дроблёного или плющеного зерна, но приятная. В неё щедрой рукой лили парное козье молоко, сыпали ягоды и орехи, и от крепостной кормёжки она отличалась, как небо от земли — или как халва от кормового шрота.
Делать обеим женщинам было, на первый взгляд, нечего: гулять по великанскому лесу, дышать хвойным воздухом, впутываться во все бытовые проблемы местных жителей. Разглядывать чудесные рукодельные вещицы, на которые шли рыбья кожа и водорослевое волокно, пух гаги и бельков тюленя. (Ибо привычные Галине рутенский Север здесь властно смыкался с таким же югом.) Без конца задавать уже привычные вопросы отцу Малдуну и старшим ученикам, получая не менее привычные ответы.
— Как и для чего Книга Филиппа пропускает враждебное?
— Как — спросите у неё самой, когда откроете в следующий раз. Для чего? Нельзя всё время жить в окружении одних друзей. Зубы стачиваются.
— Большой Рутен искренне ненавидит войны.
— Ненавидит — и постоянно пребывает. Он сам не знает себя, иначе бы любил — и не вёл слишком часто и по несуразным предлогам.
— Поэтому из моих соотечественников получился не такой хороший неприятель, верно?
— По всей видимости, достаточный, чтобы научить жителей Верта бдительности. Рху-тины вначале шли ради дружбы, потом для торговли, затем — взять своё силой. Если бы они остановились на первой ступени, Верт давно стал бы их. И погиб — медленно и верно.
Галина удивлялась этим рассуждениям. Но далее следовали еще более странные, хотя окрашенные поэзией:
— Рху-тин омывает нас, как бурное море — остров. Море в Готии нередко глотает сушу, куда реже — извергает ее назад, меняя очертания берегов. Так и мужчины Рху-тин во время дружбы брали наших женщин себе. Иногда оставались с ними на короткое время, но чаще сразу увозили через перевалы и перемычки. Тогда границы были куда более проницаемы. А сейчас, похоже, и мы для людей рху-тин будто оплотнённый призрак, и они таковы же для нас. Оттого рутены и не умели вложить в наших жён свое семя — только свою тоску.
