— Милости? — Мой вопрос снова поставил посыльного в тупик. — Да она и прочих не обижает ничем, ни на кого руку не подняла, никому в просьбе не отказала.
— Так зачем же тебе присяга нужна?
— Как зачем? Ведь это же честь!
В последнее слово он вложил весь пыл, на который был способен. До скуки знакомая картинка: стоит украсить будничное занятие затейливым, а ещё лучше — тайным ритуалом, и посвящённые будут задирать носы, а непосвящённые — ползать на коленях, вымаливая возможность прикоснуться к неведомому.
Нет, парень, мне хоть и жаль расходовать оставшиеся силы на кого-то кроме себя самого, здесь, как говорится, сама Пресветлая Владычица велела вмешаться!
— А прислуживать Хозяйке — честь?
Незамедлительный и пылкий ответ подтвердил выбранное мной направление атаки:
— Ещё какая!
— А исполнять её приказы?
— Спрашиваешь!
— Так сам посуди: тебя Хозяйка за едой послала, тебе велела нас накормить, а ты сам сказал, что мы для неё важнее присяги оказались. Куда уж больше чести-то?
Парнишка задумчиво запустил пятерню в белесые вихры.
— А ведь и верно... Что же получается? Что мне чести больше оказано, чем всем, кто присягу до меня приносил?
— Получается.
И ведь ни капли лжи ни в моих намёках, ни в его умозаключении. А о маленькой подробности вроде разницы между взглядом на ситуацию изнутри и снаружи имею право умолчать. Я уже одной ногой за Порогом, мне позволено вспомнить прошлые пристрастия и покуражиться напоследок.
— Ух ты! Тогда я на вас сердиться не буду.
Приятно сознавать. Ближайшие час, день, неделю ты точно не будешь сердиться, а потом... «Потом» для меня не настанет.
— Только другим не говори про честь и всё прочее. А то обзавидуются.
— Ещё как обзавидуются!
Он подхватил опустевшую корзинку и, весело насвистывая, затопал прочь по коридору.
Борг, как выяснилось, научившийся взвешивать мои слова на весах здравого смысла, посмотрел на меня с укоризной.
— Задурил голову мальцу... Не стыдно?
— Зато теперь у него есть повод для гордости, а не для обиды. А ты почему всё ещё сидишь? А ну, ноги в руки и вперёд!
— Куда?
— За парнем! К своей деревне он тебя выведет, а дальше сам решай, куда отправишься.
— К деревне, значит... — Рыжий поднялся, немного пошатываясь. — А за тобой когда возвращаться?
Я едва удержался от того, чтобы не куснуть зло губу. Никогда, конечно же. Но если не совру, шанс спасти жизнь Борга будет безвозвратно и, что самое страшное, глупо упущен.
— Сам приду.
— Куда?
Эх... А куда надёжнее всего отослать тебя, чтобы быть уверенным в твоей безопасности и скором восстановлении сил? Есть одно местечко, мало кому интересное.
— В Элл-Тэйн. Спросишь гостевой дом, где хозяином ещё недавно был дуве Тарквен, тебе покажут.
— Я буду ждать, — сказал великан, исчезая в дверном проёме, и спокойное обещание почему-то сдавило мне грудь тяжёлой цепью.
С величиной форы для Борга я всё же ошибся: она составила не час и не два, а намного больше времени, всё это время в мою голову то наперебой лезли совершенно разные мысли, то накатывала благостная пустота. Больше всего неудобств доставляли противоречивые ощущения, приходящие от плоти и уверяющие, что она легка, как никогда, но при этом не то что пальцы, а и веки отказывались шевелиться, будто каждое движение с недавних пор представляло собой немыслимо трудоёмкое действие. К несчастью, я, застряв примерно посередине между апатией и злобой, отчётливо сознавал, что со мной происходит, и ещё лучше понимал невозможность сопротивления.
Если в единый момент взять и отделить человека от воздуха. Сколько тогда продлится его жизнь? Одну минуту? Две? Может быть, пять? Но если ныряльщик знает, что на поверхности его ждёт глоток вина, самого сладкого на свете, то мне нет смысла подниматься из моей глубины. Она не имеет границ и в то же время настолько невелика, что умещается в пределах моего тела. Хорошо хоть чёрно-белую Нить можно пройти из начала в конец, потому что она не вплелась в Гобелен по-настоящему, как поступают её сестры, самоотверженно прощаясь с собственными личностями. Борг наверняка уже давно выбрался в привычный мир, теперь и мне надлежит сделать всего несколько шагов, чтобы вернуться туда, откуда меня некогда призвали. В Пустоту.
Не будет ни звуков, ни красок, ни ощущений. Ничего. Как и должно. Как заведено. Я просто закрою глаза и тут же открою. Неважно, что мир уйдёт вперёд на несколько столетий, для меня вынужденный отдых будет равен по продолжительности всего одному движению век — волне, скатывающейся вниз и вновь забирающейся на покинутый берег.
Странно, до сих пор не могу проникнуться трагичностью происходящего. Может быть, потому что умираю человеком, а не драконом?
Не случится Нэгарры[7], позволяющей уйти не тихо и незаметно, а в блеске молний и раскатах грома, сотрясающих Гобелен.
Не будет чувства гордости, пронизывающего всего меня от пяток до затылка.
Не исторгнется слёз и проклятий, ведь никто из моих родичей в эти минуты и предположить не может всей опасной нелепости происходящего.
Я выпал из Гобелена. Выпал из мира. И то, что во мне ещё теплится жизнь, всего лишь досадная ошибка, подлежащая исправлению. Скоро всё займёт предписанные места и пойдёт своим чередом. Собственно, оно и так... счастливо идёт. Счастливо, потому что без меня. Ведь моё присутствие ощущается исключительно в те минуты, когда я что-нибудь разрушаю, верно? Значит, уходя, как раз предоставляю миру возможность жить созиданием. Но он ведь не воспользуется драгоценным подарком, потому что ничего не потеряет и не приобретёт. Потому что не заметит изменений.
Да, Разрушитель вовсе не одинок, хотя всеми вокруг утверждалось и утверждается обратное. Любой эльф, гном, а уж человек и подавно может легко и непринуждённо исполнить предписанную мне роль. Отличие состоит лишь в том, что разумные существа лучше всего прочего способны разрушать немного другой мир. Гобелен не под своими ногами, а тот, что ткут сами. Своё общество.
Довольно одного злого или попросту неуместного слова, чтобы душа разорвалась на лоскуты. И всё бы ничего, если бы она не была так сильно привязана к телу! Вот и получается: во всех прочих пластах реальности человек благополучно умер, а сердце упрямо продолжает биться, гоня кровь по сосудам. Но плоти без духа жить скучно, потому она спешно создаёт из не успевших рассеяться прахом обрывков чувств и стремлений корявую куклу. Своё предназначение сие чучело выполнит, сомневаться не приходится, но именно в такие минуты на свет появляется голем, бездушный в самом прямом смысле слова.
