Звук опускался все ниже, по небесной тверди побежали тонкие трещинки, куски неба вместе с отпечатанными на них звездами обрушились, пропуская на Землю смертельный холод.
Все исчезло для Влада – снаружи и внутри он почувствовал ту же пустоту. И закричал. И удивился, что может кричать, что удавка, сжимавшая его горло, исчезла, что никто больше не держит его тело, что камни, покрытые снегом и льдом, вдруг метнулись ему навстречу, ударили в лицо...
И еще какой-то звук... Чей-то голос, высокий, тонкий, вибрирующий как струна, вонзился в голову Влада.
Влад, не переставая кричать от боли, перекатился на спину и увидел, что это кричит Хозяин. Кричит, упав на колени и сжимая лицо тонкими длинными пальцами, а когти впились в лицо Хозяина, полосуют его, рвут в клочья, капли темной крови летят в стороны, падают в снег...
* * *
В балконную дверь постучали, Влад вздрогнул и оглянулся – Руслан держал в руках мобильник, тот, что прислал Каменецкий.
Влад кивнул, Руслан открыл балконную дверь и протянул аппарат.
– Ты бы зашел, – сказал Руслан, – вымок весь. Только воспаления легких тебе не хватает.
Влад отмахнулся, поднес телефон к уху:
– Да.
Шорох. Что-то похожее на отдаленный стон. Мерные удары, будто капли воды гулко бьют в подставленное ведро.
– Я слушаю, – сказал Влад.
– Я не хотел, – сказал незнакомый голос.
В голосе было столько тоски и отчаяния, что Влад вздрогнул.
– Я этого не хотел... – сказал незнакомый голос. – Зачем они?.. Они ведь люди... Я...
Влад понял, что это говорит Каменецкий. Только голос его искажен почти до неузнаваемости.
– Что случилось? – спросил Влад.
– Ничего, – торопливо ответил Каменецкий. – Совершенно ничего. Абсолютно. Все нормально. Я чищу родной город. Наш с вами Харьков. От нелюдей... От этой мерзости, что прикрывается Пеленой, для того, чтобы жрать нашу кровь, насиловать наших женщин, вытеснять нас на обочину, на окраину жизни... Я чищу... Этой ночью Харьков стал значительно чище... На двадцать особей чище. На двадцать!
Каменецкий сорвался на крик, замолчал, а когда заговорил снова, голос звучал почти спокойно. Лишь очень слабая дрожь на самом пределе восприятия выдавала, что спокойствие это дается художнику тяжело.
– У вас так бывало – вы делаете то, что считаете нужным, правильным, а потом вдруг обнаруживаете, что ваши действия имеют тень? Острую, бритвенноострую тень, которая рассекает реальность на мелкие клочья... Наносит удары и увечья тем, кого вы хотели защитить... Бывало такое?
– Да, – коротко ответил Влад.
Он понимал, что имеет в виду Каменецкий. Именно это помогло ему когда-то, вечность назад, преодолеть себя, и заставить просто жить, не мстить, не сражаться, не чистить улицы, а жить, приняв все произошедшее как данность.
– Понимаешь... – протянул Каменецкий со всхлипом. – Понимаешь... Почему же не предупредил? Трудно было сказать? Назвать дураком и сказать? Трудно?
Влад промолчал.
– Трудно... Невозможно. Я бы тебе не поверил... Еще во время нашего первого разговора не поверил бы, – голос Каменецкого дрогнул, но художник снова взял себя в руки. Почти взял. – Она шла по темной улице... Джинна, женская особь. Не первой молодости. Невооруженным взглядом – женщина лет тридцати пяти. Ничего особенного. Только джинна. Не человек... В безлюдном месте, в темное время... И встретила меня., – Каменецкий задохнулся, всхлипнул, снова заговорил: – Мне хватило одного удара. Есть средства, есть навык... Один удар – и она упала. Из раны появился огонь, настоящий огонь. Она даже вскрикнуть не успела. Упала... Один удар, и она упала... Один удар... Но я это уже говорил... Говорил... Я отошел в сторону, нужно было перезвонить Серому, подбросить ему работку. Я достал телефон, а тут появились они... Они...
Каменецкий замолчал, но связь не прервалась. Было слышно, как он тяжело дышит и бормочет что-то.
– Константин Игоревич! – позвал Влад.
Он стоял, повернувшись к обжигающим струям дождя левым боком, чтобы прикрыть телефон. Он видел, что происходит в комнате: Руслан что-то смотрит в ноутбуке, Богдан говорит, жестикулируя обеими руками, а Капустян... Капустян, не отрываясь, глядит на балконную дверь, сквозь стекло – в глаза Владу. Не может он видеть из светлой комнаты выражения лица Влада на темном балконе, но смотрит и, кажется, видит, и столько печали и сострадания в его взгляде...
– Константин Игоревич! – снова позвал Влад.
– Да. Извините. Это небольшая истерика. Все пройдет. Все – пройдет, – Каменецкий даже попытался засмеяться. – Пройдет. Понимаете, ее муж – человек. Так бывает: у джинна – человек. Он пошел встретить жену. Замешкался, наверное... Пошел, и детей с собой взял... детей...
* * *
Снег. Холод. Пар, вырывающийся изо рта мальчишки. Пар и алые брызги. И крик.
* * *
Влад почувствовал, как к горлу подкатился комок.
– У них было двое детей... Мальчик лет десяти и девочка лет пяти... Полукровки. У мальчика выросли волосы, он не был похож на лысого джинна, только отсвет в глазах выдавал породу. Девочка унаследовала у матери пышные волосы темной меди. И, опять-таки, огненные глаза. Они подошли через минуту после того, как джинна умерла. А я... я не ушел. Они наткнулись на тело... Мальчик закричал... Девочка не сразу сообразила, что к чему, потянула мать за руку, пытаясь помочь ей встать из лужи... и только потом закричала. А отец... Отец, это слепое существо... Он меня заметил. И все понял. И бросился ко мне... Бросился ко мне... – Каменецкий дышал тяжело, и в голосе его был отпечаток безмерной усталости.
Словно за эти несколько часов художник постарел на десятки лет. На столетия.
Влад молчал. Молчал-молчал-молчал...
– Я не мог бежать, понимаете? Не мог. Да и бегун из меня не ахти... А он схватил меня за горло – глупо, нелепо, как в кино, будто и вправду мог меня задушить... сломать горло... А у меня в руке был нож. Для джинна, но и человеческая плоть ему легко поддалась. Очень легко. Удар снизу, не целясь, руки ослабли... Я чувствовал, как он оседает, как лезвие режет его тело... Я выдернул нож, чтобы... чтобы не получалось, будто я его потрошу... как рыбу... Выдернул... Он упал на спину, раскинув руки... Брызги воды, грязи... И ко мне бросился мальчишка. Десять лет. Не больше... Он кричал... Не слова, просто кричал от ужаса... И бежал ко мне... Все громче кричал и громче, мне начало казаться, что сейчас все рухнет... Все вокруг. И я... Я ударил ножом снова... не мальчика, нет... я не видел его, я только слышал крик и хотел этот крик остановить... И остановил. А потом... Потом остановил еще один крик. И побежал. Тишина напугала меня еще сильнее. – Голос Каменецкого умирал. Уходили живые нотки, оставались тени интонаций, призраки слов. -Потом крики вернулись. Я слышу их и сейчас. Сейчас... До вас не донеслись отзвуки этих криков из-под моего черепа? Мне кажется, должны. Должны... Они невыносимы... Я не могу от них избавиться... Разве что выстрелить себе в голову... Все было так понятно. Предельно понятно. Есть мы, люди, и они – нелюди. Если убрать нелюдей, останутся люди. Если открыть людям глаза, то люди поймут мою правоту и станут вместе со мной чистить мой город... А что делать с полукровками? Кто они – люди или нет? Они... Они не виноваты. Не виноваты? А тот маленький Часовщик, которого я убил утром на улице Иванова, он виноват? В чем? А муж той джинна, он виноват? Он жертва, я знаю, но разве он согласился бы со мной, прозрев? Убил бы свою жену и своих детей? А если бы я убил не ее, а его вначале, джинна не бросилась бы на меня так же, как он? Нет? Бросилась бы? Вы можете мне ответить? А вы – вы, кого выбрали бы вы из своих друзей, человека или?.. Как они кричат! Как они кричат... – Каменецкий теперь говорил тихо, настолько тихо, что Влад едва различал его голос, а слова скорее угадывал сквозь шум ветра и частый стук дождевых капель. – Вы можете приехать?
