Вопрос застал Влада врасплох.
– Да, – ответил он, замешкавшись самую малость. – Куда? Приехать одному?
– Полагаю, лучше всей вашей командой, – сказал Каменецкий.
– Хорошо, – сказал Влад. – Где и когда?
– Парк Горького вас устроит? – спросил Каменецкий. – Возле подвесной дороги, у места посадки в кабинки. Вас же не пугает дождь?
– Не пугает, – сказал Влад.
– Вот и отлично. Отлично. Если сочтете нужным, пришлите вместо себя Серого. Если вам это поможет. Или еще кого-нибудь. Хорошо?
– Я приду, – сказал Влад. – Через полчаса.
* * *
Через полчаса он подошел к бетонной платформе в парке. Дождь, не переставая, стучал по металлу кабинок, скрипел канат.
Было темно, Влад нащупал левой рукой в кармане фонарик, но включать не стал.
– Вы пришли, – тень отделилась от билетного киоска, приблизилась. – Руки подавать не буду.
– Хорошо, – сказал Влад.
– Вы все-таки пришли, – Каменецкий подошел почти вплотную, осветил свое лицо. – Это я, не сомневайтесь.
Перевел луч фонаря на лицо Влада.
– А это вы...
– Вы хотели меня видеть, – сказал Влад.
– Хотел. Увидел. Теперь хотел бы получить от вас совет... Что мне делать?
– Не знаю, – честно ответил Влад.
– Что бы вы... Хотя да, вы бы не попали в такую ситуацию... Как вам удалось? Что удержало?
– Это слишком долгий рассказ, – ответил Влад. – Поверьте, вам он не покажется ни забавным, ни поучительным.
– Поверю, – сказал Каменецкий и что-то пробормотал.
– Вы что-то сказали?
– Сказал, что ожидал от вас действий. – Наверное, художник усмехнулся, если судить по голосу. – Вам трудно было сразу выстрелить мне в голову? Трудно?!
Пистолет вдруг уперся в лоб Влада.
– Вот так сделать! Вот так! И нажать на спуск! Трудно?
Скрип троса, стук капель, протяжный свист ветра.
– Трудно... – протянул Каменецкий. – Я – не смог.
Он отвернулся и отошел на пару шагов. Остановился.
– Что я должен сделать, чтобы вы меня убили? Отпустили душу. Что?
– Вы хотите умереть?
– Я хочу остановить это, пока все не зашло слишком далеко... Не просто далеко, а слишком далеко... Я рыдал, вспоминая убитых людей... человека и его детей... а сейчас... сейчас немного успокоился. Могу думать об этом без приступа тошноты. Меня ведь чуть не стошнило там, возле средней школы номер пять, над мальчиком-Часовщиком. Но я сдержался. И самку маах'керу в метро я убил уже совершенно спокойно. И сейчас я успокаиваюсь. Я чувствую, как в сердце мое и в мой мозг проникает умиротворение – мне всегда было легко договориться с собой... Мне еще плохо... очень плохо, но уже копошится подленькая мысль... копошится, шепчет еле слышным голоском, что я не виноват, что я не могу отвечать за тысячелетние ошибки и унижения, что виноват не только я – видите, для начала, не только я, – потом окажется, что я совсем не виноват. Зачем он бросился на меня? Зачем он вообще женился на ней? Вы молчите? Вам неприятно меня слушать?
– Я слушаю не вас, – тихо ответил Влад. – Я слушаю себя. Это очень странно – слышать себя со стороны. Слышать, как я высказываю чужим голосом свои мысли. Я не смог ответить на свои вопросы. Полагаете, что я смогу ответить на них, если услышу еще раз?
– Но что-то мне нужно делать? Нужно ведь?..
– И мне нужно. Если бы меня не втолкнули в это дело, я бы сейчас... Я бы заливался водкой и прикидывал, когда произойдет срыв и я начну убивать... Или покончу с собой.
– Вам проще.
– Мне?! – искренне изумился Влад. – Мне проще?
– Да. Вы ведь смогли дружить с нечеловеком. И подружились вы, насколько я узнал, уже после возвращения из командировки. Ведь так?
– Почти так. Наверное, вы правы... Но когда он плакал над своим другом... Прекрасно понимая, что сам он – другой, что сам он – не человек... Я с ним потом разговаривал, рассказал обо всем, что мне было известно, а он... Он усмехнулся и ответил, что Богдан – его брат. Брат. А я – его друг. И останусь другом до тех пор, пока сам этого хочу...
– Тогда вам действительно проще. Удержаться на этой стороне проще. А мне – проще убивать. Потому что нечеловек. Там, на том конце ножа. На линии прицеливания. Нечеловек. А вам... Это не человек, и не Руслан. Сложная и не философская конструкция.
– Да, – кивнул Влад, – эта концепция сформирована на грани инцеста и суицида.
– Смешно, – мертвым голосом произнес Каменецкий. – Если я вас попрошу меня убить?
– Не знаю... Сейчас – нет. Я не убийца...
– А я? Я – убийца? Меня забрали в дурку не за картины, я вам не говорил? Мало ли тихих безопасных идиотов на свете? А вот когда я бросился на дейвона, самозабвенно лапавшего несовершеннолетнюю девчонку, да еще пообещал вырвать ему хвост, когда нас растащили – вот тут меня и забрали. Приехали домой и забрали. Мне, кстати, пришла в голову мысль: а если бы несовершеннолетнюю девчонку лапал не дейвона, а простой нажравшийся вусмерть мужик... Я бы тоже вмешался? Или нет? Что, я не видел такого и раньше в студиях и мастерских? Видел же... Видел.
– Вы не первый в таких сомнениях. И до вас, и до меня попадали в такую ловушку – потому вмешался, что несовершеннолетнюю-пьяную-обкурившуюся или оттого, что ниггер, кавказец, чурка? А в ментовку позвонил, что ворует сосед, из чувства гражданской непримиримости или оттого, что эта жидовская морда свет в туалете за собой не выключала? А в НКВД стуканул из-за того, что однокурсник действительно продвигает генетику, продажную девку империализма, или оттого, что вас двое, а мест в аспирантуру – одно? – Дождь усилился, и Владу приходилось почти кричать. – Тут нет общего решения, господин художник. Нет.
– А если я вас сейчас попытаюсь убить? – спросил вдруг Каменецкий. – Вы защищаться станете? А если я вас убью, ваши товарищи мне отомстят?
– По порядку поступления вопросов: не знаю, да. Будете стрелять?
– Не буду. Не стану. Подожду, понаблюдаю за собой. А если... если почувствую, что становится легче, назначу встречу Серому. Тот все решит по-быстрому...
– Даже не рассчитывай, – сказал Серый из темноты.
Дважды выстрелил пистолет с глушителем, Каменецкий как подкошенный рухнул в грязь.
– Поначалу – не больно, – сказал Серый, подходя ближе.
Пистолет в его руке выстрелил еще дважды, Каменецкий закричал, но наклонившийся к нему Серый что-то сделал, и крик прервался.
– Я знаю, – сказал Серый, – пули в коленные чашечки – это очень больно. Терпеть нельзя. И пуля в живот – больно. Но сейчас у меня есть возможность сделать так, что пока тебе не будет больно. Пока. Что будет потом – неизвестно. Ничего хорошего, полагаю. Ты ведь уже попробовал, как это больно. И только от тебя зависит, вернется эта боль или нет. Я ведь добрый, я подарю легкую смерть.
