— Я не сплю, — сказал он, растягивая слова.
Он не спал. Нам едва удалось поспать ранее, и я знала, что он был гораздо более уставшим чем я, но он всё-таки сказал:
— Я дождусь, когда ты заснёшь. Обещаю.
Я не хотела бодрствовать в одиночестве, пока все остальные спали. Не хотела оставаться наедине со своими мыслями.
Чтобы заглушить давящие на меня переживания о прошлом, я рассказала ему о том, как встретилась со своими матерями, а затем с сёстрами. Все были рады меня видеть. Никого из них не выгнали из дворца, как мы предполагали. Многие мои сёстры работали, а те, кто этого не делал, помогали во дворце. Они были вольны заходить туда в любое время. Много кто выходил за пределы дворца, но ненадолго и только в сопровождении братьев. Мне рассказали, что мой брат, Латиф, уехал из поселения с караваном, который отправился на восток. Так что все дети Изры сбежали из дворца. Как она и мечтала.
Мои сёстры не могли перестать рассказывать мне о нашей деревне, как будто я никогда не бывала там раньше. Я слушала их и поражалась тому, как они изменились, и тому, что они остались прежними. Они показали мне заработанные деньги и соль, которую они накопили. Это были скромные сбережения по сравнению с тем, что получала я за работу помощницы лекаря, но они так этим гордились, что я тоже испытала за них гордость.
— Я не знал, что почувствую, снова оказавшись здесь. Ко мне вернулось так много воспоминаний, которые я бы предпочёл считать ложными, — сказал Саалим.
Его глаза были тёмными в свете факела, но я увидела в них искру. Я осмотрела его лицо и вспомнила, как смотрела на него однажды и думала, что это было в последний раз. Тогда я пыталась запомнить каждую деталь, чтобы никогда его не забыть. А сейчас он был рядом со мной. Навсегда.
Он продолжил:
— Но я понял, что испытываю благоговение.
Приподняв голову, я переспросила:
— Благоговение?
— Перед тобой. Перед здешними людьми. Думаю, я наконец-то понял, что ты имела в виду, говоря о пустыне. Что она не такая плохая. Её делают лучше люди, живущие в ней. Твоих людей — наших людей — не нужно жалеть за то, что их дом подвержен воздействию огня и ветра, или за то, что им приходится скрывать свою кожу в этой враждебной для них среде. Они не дикари, потому что они борются за свои нужды, а не торгуются за них. Они порождение песка и солнца. Раньше я этого не понимал, но теперь, приехав сюда с тобой, я ясно это вижу. Солеискатели, люди песков, называй их как хочешь…
Он приподнялся на локте и неторопливо продолжал:
— Они несгибаемые, Эмель. Взгляни на ночной жасмин, что вырастает из песка и научился закрываться от солнца. Какой прекрасный цветок…
Я улыбнулась и вспомнила о цветах с белыми лепестками, которые пробиваются из земли сквозь трещинки каменных улиц Алмулихи.
— Я хочу сказать, — продолжал Саалим с горечью. — Что ты будешь помнить своё прошлое. Оно может попытаться сломать или ранить тебя, но оно не может разорвать тебя на куски, Эмель, потому что именно оно делает тебя цельной. Смотри на своё прошлое и знай, что из-за него ты сейчас здесь.
Он описал невидимую корону на моей голове и сказал низким голосом:
— Оно не может тебя победить, потому что, имея такое прошлое, ты уже победила.
***
Мы покинули моё поселение после того, как объехали его, поделились новостями и напраздновались. Мы делали так в каждом населенном пункте нашей поездки по пустыне. Мне и Саалиму были рады везде, как членам семьи, но здесь действительно жила моя семья. Даже Саалим смеялся здесь с неподдельной радостью и признался мне, что он улыбался здесь так много, что у него заболело лицо. Несмотря на то, что еда была скромной по сравнению с Алмулихи, люди, сидящие за столом, были великолепны.
Но моя радость от пребывания среди тех, кого я знала лучше всего, омрачалась пульсирующей болью от самых тёмных воспоминаний, прорывавшихся наружу. Саалим напоминал мне, что понадобится время, чтобы боль полностью унялась, и чтобы свет прогнал тень.
Когда закончился день, полный слёзных прощаний с Фирозом, моими матерями, сёстрами, Хадийей, Адилой и слугами, которые меня знали, мы уехали.
Когда шатры оказались у нас за спинами, я повернулась и посмотрела на то место, которое меня породило и вырастило. Я всё ещё испытывала давящую на меня печаль и стыд, но уже гораздо меньше. Теперь я видела то, что дало мне силу.
Эйкаб, Мама, Тави, Рахима, Фироз, Сабра.
Я посмотрела на мужчину рядом с собой.
Саалим.
Встав на колени, я взяла горстку песка и насыпала его в свой мешок.
— Поехали домой, — сказала я.
***
Мадинат Алмулихи встретил нас словно оазис; он сиял на солнце и приглашал в свои тени. Я почувствовала, как напрягся Саалим, когда мы начали подъезжать к городу. Теперь я понимала: здесь он столкнулся с таким же неприятным прошлым, как я в своём поселении. Я начала говорить ему те же самые слова, что сказал мне он.
Когда наш караван, наконец, приехал во дворец, мы оба остановились.
— Что?.. — заикаясь, произнесла я, уставившись на высокие стены, которые окружали дворец и сад.
Вместо белоснежных стен по обе стороны от лестницы, мы увидели стены, выкрашенные в яркие цвета. Они были покрыты рисунками и узорами, которых там раньше не было. Стражников, которые нас окружали, это, казалось, совсем не заботило. Они продолжили идти в сторону конюшен со своими лошадьми и начали передавать мешки слугам, словно всё было как прежде. Точно так же вели себя и люди, идущие по улицам. Почему они не обращали на это внимания? Откуда всё это взялось?
Оказавшись на лестнице, мы начали трогать стены, внимательно их рассматривая. Изображения были выложены из мелких плиток очень искусно и выглядели нарисованными. Они были прекрасны, но не казались свежими. На некоторых плитках были небольшие сколы по краям. Я отступила назад, пытаясь разглядеть изображение целиком.
Мужчина с золотыми браслетами, появляющийся из облака золотого дыма. Женщина в голубых одеждах, лицо которой скрыто вуалью, состоящей из цепочек, а пальцы и живот украшены драгоценными камнями.
— Джинн и ахира, — прошептал Саалим, коснувшись чёрных плиток, составлявших волосы ахиры.
Мы отошли на противоположную сторону лестницы, чтобы лучше разглядеть картину. Белый дворец на фоне ночи. Кристально-голубое море по бокам от него, в котором отражается яркая луна. И тут посреди волн я заметила недостающую плитку.
— Откуда они узнали? — спросила я нервно, коснувшись пустого пространства, куда совершенно точно должна была подойти моя плитка.
Когда мы вошли внутрь дворца, нас встретила Мариам и несколько слуг. Билара, одетая как самый обыкновенный ребёнок из города, играла на лестнице у неё за спиной.
— Кто выложил эту мозаику? — спросил Саалим.
Мариам как будто озадачил этот вопрос.
— Не знаю. Она появилась здесь задолго до моего появления.
— А-а, — сказал Саалим, когда к нему пришло понимание одновременно со мной.
Это была магия. Что-то в пустыне изменилось в последний раз.
— Мне всегда было интересно, что она изображает, — сказала я. — Я как раз смотрела на неё и…
Наклонив голову, Мариам сказала:
— Ну, конечно же, она рассказывает легенду об ахире и джинне.
Я попросила её напомнить мне об этой легенде. Ведь у солеискателей были свои легенды.
— Это легенда о порабощенной ахире, которая нашла джинна и влюбилась в него. Пожелав свободы, она освободила джинна, и так родился Мадинат Алмулихи.
Она говорила медленно, словно я была слегка не в себе.
— Ах, да, — поспешно ответила я. — Кажется, я видела, как дети разыгрывали эту историю на рынке.
Когда мы проходили мимо тронного зала, Саалим снова меня остановил и указал на гобелен, который ему подарили на Фальса Мок.
Рядом с королём больше не была изображена женщина в бледно-голубых одеждах с длинными прямыми волосами. Теперь силуэт женщины был выполнен в мягких красных тонах. На ней был хиджаб более тёмного цвета, который покрывал её волосы и лицо. На голове женщины была золотая корона, а в области сердца был вышит золотой цветок.
