— Нет. По мне так глупо давать обещания, если не можешь их сдержать.
— Мог бы хотя бы подыграть, — она прижалась ко мне.
Я вздохнул.
— Зачем? Нет в этом смысла. Я не из таких. Не люблю обнадеживать.
Поцелуй вышел… соленым. Знаете, целовать девушку, когда она плачет, весьма печально. И неприятно. Но последнее можно опустить, так как следующие четыре часа вышли просто восхитительными.
И не буду я ничего описывать, извращенцы!
— Что будет, если ты не вернешься? — шепотом спросила Линда, когда мы лежали рядом.
— Ничего не будет, — хмыкнул я. — Получается, этот раз у нас окажется первым и последним. Ха! Я вот лежу и думаю: а ведь мы могли делать это еще давно. Надо было только… Ох, ну я и дурак.
Я прижал ее к себе и чмокнул в лоб. Казалось, на Линду это впечатление не произвело. Она еще продолжала беспокоиться, и морщинки испещрили ее лоб.
— Не беспокойся ты так, я изворотливый. Что случилось?
— Да так, — она тряхнула головой, отгоняя плохие мысли. Девушка подняла голову и взглянула мне в глаза, пытаясь изобразить беззаботную улыбку. — Просто не могу поверить, что заниматься любовью по своей воле так прекрасно.
Она опустила голову на мою грудь.
— И да, ты дурак. Мог бы признаться мне во всем раньше.
По ее телу вдруг прошел спазм. Она прикрыла рот ладонью и закашлялась. Когда приступ прошел, Линда села, вытерла руку платком и отвернулась к стене.
Я обнял ее за плечи и привлек к себе.
— Вот увидишь, все наладится. Я сам жил у моря какое-то время — погода там просто отличная. И дед мой там жил. Старикан только в прошлом году умер, как столетие справили.
Ага. Ее это мало успокоило.
— А если я коньки отброшу, так поезжай одна. Или Босого вон прихвати — он старикан мутный, зато друг верный. Возьмешь мои деньги, и…
— Нет, хватит, — рассерженно прервала меня она. — Скажи лучше, на кой черт ты ей сдался.
— А хрен его знает.
— Ну да, — как-то она мне не очень поверила. — Ну раз так, раз он сам за тобой охотится, то почему не пришел раньше?
— Треклятая Райна! Не знаю я. Дубец сказал, что у меня вроде как иммунитет ко всяким штучкам с запахом и прочей хренью, а эта тряпка ненадолго его снимет. Тварь примчится, и мы сразимся. Или сдохнет она, или сдохну я. Довольна?
— Нет.
Я фыркнул.
— Вечно ты чем-то недовольна.
— Ах так?
— Да, так!
— Пошел ты!
В общем, как-то так и прошла наша первая ночь, после которой последовала и первая настоящая ссора. И кто тут говорил о семейной идиллии? Ладно, не важно. Спали-то мы все равно вместе.
* * *
Я оставил их перед рассветом.
Просыпаться после такой ночи было тяжко, но дело требовало свое. Босой все еще отсыпался по уши в рыбе, и от его храпа дрожал даже стол, а Линда, стоило мне подняться с постели, мигом заняла свое и устроилась посреди кровати, раскинувшись на ней в позе морской звезды.
Допив остатки вина, я сунул в карман тряпицу, закрепил на предплечьях стилеты и потопал в лес с тяжелой душой. Все или ничего — вот это мне нравится!
— Тьма и ночь — разные вещи, шкодник, — как-то говаривал мне на днях Дубец. — Мы с тобой создания ночи. Разве мы не чувствуем себя лучше, когда на мир опускается мрак? А Истинная Тьма — нечто совсем другое. Для нее есть лишь два коротких мгновения: миг перед рассветом и миг до заката. Ее удел — лед и смерть. Не советую тебе встречаться с ее детьми в это время. Ладно, что-то я заболтался… Тащи пиво, идиот!
Я расстелил полотнище перед собой и сел на корточки. Дубец мало распространялся насчет моих теперешних сил, да и не считал он их моими вовсе. Больше времени он уделял ритуалу, будто пытаясь как можно быстрее избавиться и от жизни, и от собственной ноши — мне-то она вовсе не казалась тяжкой.
Он сказал, что я сам все пойму, когда придет время. Ага. Был бы он сейчас жив, я б его придушил за такие слова. На кой хер нужен этот мистицизм и бесконечное увиливание? Будь моя воля, я бы все завернул в один дерьмовый рулет и засунул в задницу Райне.
Пролилась кровь — моя кровь. Горячие капли обагрили замысловатые узоры ткани, и алое пятно расползлось по ней, становясь величиной со шляпку мухомора.
Ткань зашипела. В местах, где ее касалась кровь, она бугрилась. Когда же нарыв доходил до точки кипения, в нем появлялись маленькие дырочки, и в воздух выплескивалась очередная порция зеленого яда.
Воняло… дерьмом. Ага. А чем еще может вонять гной и какая-то коричневая вязкая дрянь? О, жижка потекла…
— Треклятые Сады! — я зажал нос пальцами.
Богохульство было в моей крови. Из нас троих только отец более-менее почитал Высокую Тройку (так называли всех главных богов кроме Черного Холхоста, ставшего среди своих святых родственничков кем-то вроде отщепенца), а мать никогда не считала их всемогущими и видела в них только один большой обман.
— Если они и наши боги, — говорила она, — то до нас им нет никакого дела. Мне больше нравится думать, что их просто не существует.
Но она ошибалась. Я это знал.
Ткань постепенно полностью покрылась следами гниения. Зеленое облако яда медленно поднялось вверх и застыло напротив моего лица, распространяя все большую вонь вокруг себя.
— Чтоб тебя черти съели в Стране Кошмаров, старый жирный тролль, — прошипел я сквозь зубы, напутствуя усопшего друга.
Я вдохнул яд.
Тот мгновенно заполнил легкие. Я зажмурился, приготовившись к боли, но та не наступала. Продержав эту дрянь внутри положенное время, я резко выдохнул, и теперь облачко приняло странноватый фиолетовый оттенок.
Голова закружилась как после дозы Эрина.
Вспыхнул рассвет. Золотые лучи восходящего солнца дотянулись до меня и опалили лицо. Ругнувшись, я поправил шляпу и поднялся с земли.
Кое-кто говорит, что создания Тьмы могут передвигаться с необычайной скоростью. Но я считаю, что они могут попросту оказываться в нужном месте в нужное время.
С характерным звуком раскрылись кожаные крылья.
Тяжелая туша размером с высокого мужчину взметнулась в небо и камнем полетела вниз подобно ястребу, опускающемуся в одном смертельном прыжке на добычу. Я даже не успел увернуться.
Когти располосовали мой плащ, едва не задев лицо, и до крови расцарапали грудь: все же в последний миг мне повезло.
Я отлетел на пару метров назад.
Рухнув на спину, я попробовал подняться, но тело сковала волна нестерпимой боли. Я вскрикнул и хлопнулся назад, пытаясь откашляться.
Перед глазами полыхало небо. Оно еще не избавилось от сумрака ночи, и только едва проглядывающаяся краснота на востоке и тоненькие желтые лучики света говорили о том, что мир пробуждается.
