Люди перед храмом тотчас повалили внутрь — и мне пришлось войти волей-неволей. Не такой я дурак, чтобы переть поперек толпы! Более того, движением людей (ну ладно, ладно, предположим, я хорошо знал, как именно и когда вклиниться в это движение) меня вынесло к самому алтарю. К самой рыжей жрице, стоящей на коленях у мраморных ступеней…
Сложив молитвенно руки у лба, она начала громко, нараспев, читать благодарственную молитву, которую подхватили мужские голоса — хор, очевидно, прятался в боковых приделах за колоннами. Перед тем, как начать говорить, она бросила короткий взгляд в сторону… глаза у нее были удивительные: золотисто-карего, очень редкого цвета. Похожи на тот желтый кирпич, из которого сложены стены Города Солнца, только ярче.
Мое сердце остановилось на секунду. Я понял, что пропал. Удар гонга… она поднесла зажженную свечу к чаше с благовониями… светлые блики заплясали по маслянистой поверхности. Зачем я сюда пришел?… Как?… Не помню. Не важно. Я закрыл глаза, наслаждаясь тем, что она — эта великолепная красавица — здесь. Она будет со мной. Это ведь неизбежно.
…Мне пришлось ждать до самого полудня. Служба все не кончалась — священники приходили и уходили, жрицы то скрывались за алтарем, то появлялись снова. Одни священные гимны сменяли другие, запах благовоний, пота и чеснока все усиливался. Я совсем взмок и вынужден был, сняв сюрко, перекинуть его через руку. В случае чего это помешало бы мне быстро выхватить меч, но почему-то меня совершенно не волновала собственная безопасность. Я был очарован. Все остальное не стоило труда.
Наконец, после полудня, гимны иссякли и народ стал понемногу расходиться. Появились служители храма — в основном, мальчики-подростки — и начали, весело или, напротив, раздраженно, переговариваясь, мести полы, мыть их, и разбрасывать по мрамору свежее сено. Я отошел к колонне, чтобы не мешать. Там-то меня и нашла молодая жрица. Я узнал в ней одну из присутствовавших в утренней процессии, мало чем примечательное существо с веснушчатой мордашкой. Впрочем, сейчас она была не в белом храмовом одеянии, а в обыкновенном темно-синем плаще и высоком голубом уборе с прикрепленной мантильей — обычная девушка из богатой семьи.
— Моя госпожа просила передать вам, что ждет вас… она заметила, что вы всю службу не сводили с нее глаз. Если вы желаете, я провожу вас к ней.
— Веди, красавица, — улыбнулся я. — С удовольствием последую за тобой.
Она привела меня в небольшой домик на одной из ближайших к храму улиц. Чего-то в этом роде я, признаться, и ожидал. От жриц Ахура-Мазды их бог не требовал целомудрия: ими могли становиться даже замужние дамы, при условии, что часть имущества мужа переходила храму (именно поэтому замужние все же редко попадались среди жриц). Но зато определенных приличий требовало общество — и с этим приходилось считаться. Старшая жрица походила на женщину, многого ждущую от жизни: я был более чем уверен, что такое вот гнездышко у нее найдется.
Она уже ждала меня, одетая в обычное, хотя и очень роскошное светло-коричневое, расшитое золотом блио. Цвет ее платья прекрасно сочетался с цветом обивки кресла, в котором она сидела, и самой ей шел необыкновенно.
— Здравствуйте, прекрасный юноша, — сказала она, милостиво улыбаясь. — Что привело вас сюда?
— Ваша несравненная красота, миледи, — ответил я, поклонившись. — Позволено ли мне, ничтожнейшему из смертных, узнать, каково ваше имя?
— Мое? — она улыбнулась. — Фильхе. Старшая жрица Фильхе. А вас как зовут?
— Меня зовут Астериск, — ответил я. — Но я буду безмерно счастлив, если вы станете звать меня Стар.
Ее улыбка обещала мне весь мир — и еще немного больше.
Этот град обречен на скончание дней,
Ему гореть как в огне,
Как бы вечным огнем.
И господь посетит эту местность
На следующий день,
Через тысячу лет,
И найдет нас уснувших вдвоем…
«Несчастный случай». «Армагеддон».
Мой друг, как ни странно, жил именно в том же месте — и я правильно запомнил адрес, и он не переехал. Более того, Федерико Черный оставался тем же самым Федерико Черным — торопливым, вечно расстроенным, вечно обеспокоенным, нескладным и абсолютно гениальным. Разве что набрал вес и отрастил усы, превратившись из тощего голодного художника в выставочный образец преуспевающего мастера. Но меня он помнил.
— Райн! — воскликнул он, сбегая по лестнице с верхнего этажа, где располагалась его студия, чтобы самолично встретить меня. — Сколько лет сколько зим! Бог мой! Эй, да ты вырос! Почти на голову! Совсем ребенок был! А этот мальчик с тобой? Тоже юное дарование?
— Это?… — переспросил я (на шпрахсте — чтобы спастись от любопытства слуг, мы разговаривали на этом северном языке, плохо известном тут). — Это, дорогой мой Федерико, прекрасная леди, путешествующая инкогнито. Зовут ее Вия Шварценвальде. Ничего, если я попрошу твоего гостеприимства на несколько дней? У меня в этом городе дела…
— Ради тебя — все, что угодно, — произнес Федерико, однако нахмурился. — Скажи, Райн… уж не влип ли ты опять в неприятности? Вроде тех, с дочкой султана?
— С дочкой султана влип мой клиент, я был не причем, — ответил я довольно-таки сухо. — Нет, сейчас не в этом дело. Хотя неприятности, да, имеют место. Но ничего такого, с чем бы я не мог справиться. Особенно, если высплюсь как следует. Правда, чуть попозже подойдет один наш друг… если ты не против. Мы путешествовали втроем.
— Ага, значит, неприятности у друга, — прозорливо произнес Федерико. — Райн, я же тебя знаю! Тебя хлебом не кормить, дай изгваздаться в чужих проблемах по уши! Когда свои решать начнешь?
— Можешь мне не верить, именно этим я сейчас и занимаюсь, — я только улыбнулся. — Ну так что, есть у тебя, где расположиться?
— Само собой! Эй, Диего, давай, размести господ! Господина в гостевых покоях, а госпожу — временно в комнате натурщиков, — Федерико с извиняющимся выражением лица повернулся ко мне. — Ты извини, Райн, у нас тут редко бывают гости, поэтому не сказать, чтобы дом был в большом порядке. То есть, гости-то бывают…
— А то я не знаю, что бывают! — рассмеялся я, и легонько хлопнул Федерико по плечу. — Знаю я этих гостей. Это после которых слуги по всему дому пустые бутылки да забытые впопыхах рукава собирают?
— О, Райн, ты всегда все понимал! — хмыкнул Федерико. — Ну что ж, раз так…
