Я смотрел на него и молчал. И это — демон? Этот зелёный старичок — демон? Это его я сейчас буду саблей рубить?
Ну, вы понимаете, братья, как разговаривать с демонами, меня, слава Творцу, учили.
— Именем Творца Изначального, создателя твоего, ответь: как имя тебе? — отчеканил я.
— Что? Имя? — он мелко хихикнул. — Ты знаешь, молодой человек, а я не помню. Вот как попал сюда, так память напрочь отрезало. Как жил, вроде помню, как помирал — тоже, а вот имя… Да что мы в прихожей-то стоим. Пойдём на кухню, чайком тебя, что ли, угощу.
Весь он был какой-то дёрганный, суетливый, совершал кучу ненужных движений, и губы его всё время шевелились, будто разговаривал с кем-то. Хотя ни звука из них не доносилось.
Ну, прошёл я с ним на эту его кухню. Совсем не похожа на обычную. Ни очага, ни мешочков крупы на верёвке под потолком, ни жестяной мойки. Зато белый шкаф высотой с меня, белая плита с четырьмя чёрными кругами поперечником в полпяди. Что-то сделал он, нажал на что-то — и тут же над одной из них пламя вспыхнуло. Да, братья, несомненно, штучки демонские. Так и мир-то не человеческий… Зато чайник, который он на огонь поставил, самым обычным был.
Молчали мы оба. Не знал я, о чём говорить. И рубить вот так сразу неудобно, и вопросов столько скопилось, что горло мне забили. Наконец, появился пар над носиком, снова демон что-то нажал, погасло пламя. Вынул он из стенного шкафчика две чашки, плеснул в них коричневой жижи из маленького фарфорового чайничка, долил кипятком.
Ну, вполне сносно, братья. Не хуже того травяного взвара, что я в аптекарском доме пил. Аромат каких-то незнакомых трав чувствовался. Пил я, а сам думал: как же это я вкус ощущаю, если сам я сейчас — не тело, а одна только душа?
— Ко мне, знаете ли, никто не приходит, — сообщил старичок, отдуваясь. — Только эти… век бы их не видеть. Являются и напоминают, напоминают…
— Слушайте, вы же демон? — решил я взять его за отсутствующие рога.
— Да какой из меня демон, — отмахнулся он и мелко рассмеялся. — Человек я… хотя, конечно, бывший. Все мы тут бывшие…
— Но ведь дорога привела меня именно к вам? — настаивал я. — Вы же заключили договор с аптекарем из Мау-Арадаланга, господином Алаглани. Или я не туда пришёл?
— Ну, заключил, было дело, — сообщил старичок, закутавшись поплотнее в зелёный халат. — А что в том такого?
Я встал, отодвинул белую табуретку.
— А то, что я сейчас тебя рубить буду, старый хрен, — и вытащил саблю. Ярко блеснула она в свете такого же, как в прихожей, потолочного яблока.
Старичок пригорюнился, но вовсе не напугался.
— Да что толку меня рубить, молодой человек? — спросил он. — Я ведь и так уже умер, и вроде давно… жаль, тут часы не ходят, не скажу когда. Ну, порубишь ты меня, уйдёшь, а я снова буду. Когда меня сюда засунули, то сказали, что ждать придётся очень, очень долго.
— Чего ждать-то? — не понял я.
— Ну как чего? Окончательной участи, — охотно пояснил он. — Раньше-то, при жизни, я о таком и не думал, казалось мне, что вот помру и всё, чернота и ничего. А надо мной, как говорится, лопух вырастет и все дела. А оно вишь как повернулось.
— Значит, живёте тут? — уточнил я. — В берлоге этой?
— Совершенно верно, — согласился старичок. — Именно что берлога. Там, на земле, у меня знаешь какое жильё было! Двадцать восемь комнат и три этажа!
— Сурово же вас Творец за грехи прижизненные наказал, — усмехнулся я.
— Молчи, дурак, ничего ты не понимаешь! — взвился он. — Ты вот попробовал бы тут посидеть, а тебе бы напоминали… Много чего напоминали… это всё равно как черви грызут, ещё и похуже. А зачем напоминать? Не убивал я своего брата! Не убивал! — закричал он вдруг тоненьким голосом. Потом, уже гораздо тише, добавил: — Ну, то есть, в определённом смысле. Да, я знал, что у него непереносимость к баралгину… и не предупредил врачей. А что я мог поделать? Он ввязался в авантюры, в совершенно бесполезные траты, он мог пустить по ветру всё, что мы вместе выстроили. Мы оба остались бы нищими! Нищими, понимаешь? А эти две стервочки! Им спасибо сказать бы, дядя семейное достояние спас, которое они же и унаследуют. Нет, истерика, скандал, суды… невменяемым меня признали, понял? Невменяемым! Не отдавал я отчёта в своих действиях! Не мог предвидеть последствия. И все они подписали заключение! Ну да… — помолчав, добавил он, — это тоже стоило денег, и, между прочим, немалых. Но я ведь как думал? Ну, пересижу в дурдоме с годик, выйду, начну сначала! Так эти сучки, пока я там был, на себя всё переписали, и я остался нищим!
Я понимающе кивнул:
— Ваших племянниц, часом, зовут не Хоар и Гобар?
— Чего? — Вылупился он. — Что за имена странные? Их зовут… а хрен знает, как их зовут! Не помню я.
Вот, значит, как. Вот он, всем демонам демон, Зелёный Старец Мидаржи. Плюгавенький дедуля, мелкая душонка! И что мне с ним делать? Что мне вообще со всем этим делать?
— Договор-то зачем заключали? — строго спросил я.
— А облегчение это, — охотно пояснил он. — Когда чужую беду пьёшь, как-то меньше свою вспоминаешь. Это как… А, ты ж дикарь, всё равно не поймёшь. У вас мир-то дикий, даже до пороха не додумались… Ну, короче, как цветные картинки, которые быстро-быстро друг друга сменяют. И вот смотришь, как другим плохо, и расслабляешься.
— Тварь вы поганая, дедушка, — сообщил я.
— Ага! Вот и племянницы мне то же сказали, когда из дома выкидывали. Раз я тварь, то мне вроде как жилплощадь и не положено, хотя денег я в неё вбухал побольше их папочки!
— Договор предполагает обмен, — перешёл я к другой теме. — Вы господину Алаглани силу давали, за нашу боль. Откуда сила?
— А я знаю? — сварливо произнёс он. — Я просто котика своего гладил. Кис-кис!
Дверь кухни чуть приотворилась — и на пороге появился кот. Ну вылитый наш безымянный! Такой же пушистый, рыжий, на ушах едва заметные кисточки, и глаза такие же… Я аж вздрогнул.
— Видишь кота? — спросил старичок. — Вот я как насмотрюсь от этого самого Алаглани картинок, беру кота, начинаю гладить. И, видать, какая-то связь образуется, что-то он от меня получает… Если хочешь, назови это силой. Хотя разве ж это сила? Будь у меня сила, я бы вышел отсюда, и никто бы мне не был тут страшен, даже тени эти… — губы у него затряслись.
— Откуда у вас кот? — продолжал я допрос преступника.
— Да это ж мой котик, — обиделся старик. — Два года уже как у меня жил… У соседки кошка окотилась, ну и предложила взять за так… А мне-то одному знаешь как тоскливо… Такой, знаешь, ласковый оказался. Звать его… Ох, извини, снова забыл. Ну а как помер я и засунули меня в эту, как ты правильно выразился, берлогу, и он тут обнаружился. Видно, тоже сдох. Меня ж только через месяц нашли, и то по запаху… Ну, он и оголодал. Главное, орал ведь, не мог не орать. А соседи, сволочи, ноль внимания, будто так и надо!
— Вот, значит, как, — протянул я. — Вы тут своего котика гладите, он там своего, и сила через котиков ползёт. Откуда ж она берётся, эта сила?
Старичок задумался.
— Я тут точно не при чём, — заявил он. — Никогда такими вещами не интересовался, вот если ты меня о банковских операциях спросишь, тут я много чего рассказать могу. Но вот эти… которые приходят… они же мне и подсказали, как договор заключить, как в ваш мир заглянуть… Короче, они говорят, это вроде как время о время трётся. Здесь же время иначе течёт, чем у вас. И получаются два потока, вот воду в пример возьми. Один поток быстрый, другой медленный, и потому трутся друг об друга, возникают между ними завихрения. Вот в этих завихрениях и возникает то, что вы там у себя называете силой.
Я задумался, потом уточнил:
— А о ком вы говорите-то? Кто к вам приходит и советует?
Он аж подскочил, даже посуда на столике звякнула.
— Ой, не надо! Не хочу о них, не хочу! Гадкие они! И ведь не пустить тоже нельзя, всё равно проникают. Приходят и напоминают, напоминают. Всякую пакость, которую вроде уж и забыл давно, а эти, говорят, всё записывали. Круглосуточное наблюдение вели. И что делал, и что думал. А главное, вроде как с улыбочками, вроде как за своего держат! Обещают, что к себе возьмут, и там, внизу, мне понравится. А я не хочу! Понимаешь, не хочу! Страшно мне! Тяжко!
И тут он расплакался, уперев седую голову в ладони.
Тяжело мне было на это смотреть. Как дети плачут, видел, как женщины — тоже. Да что там говорить, я и мужиков плачуших лицезрел. Но вот старческий плач — это дело особое. Тряслась седая голова, тряслись плечи, трясся зелёный халат — износившийся, в паре мест заштопанный. А я стоял и не знал, что сказать.
Потом он успокоился, поднял на меня глаза.
— Ну так что? Вроде как рубить хотел? Давай, руби, от их слов всё равно больнее, чем от железки твоей.
Взмахнул я саблей… да и сунул обратно в ножны.
— Всё, дед, хватит, — слова давились у меня во рту, как непрожёванные. — Договор твой с господином Алаглани я отменяю, ты и так без меры чужой беды насосался. За чай спасибо, пойду. Не провожай, сам разберусь, как там открывается.
