Сафи не нравился пояс, но Ванесса настояла, чтобы она надела еще и ожерелье. Ожерелье состояло из тончайших железных цепочек, которые было не счесть. И, как Сафи ни старалась, снять ожерелье или разорвать цепочки не выходило.
– Мне кажется, – произнесла Сафи по-марстокийски, – этот берег напоминает Карторру. И весь Далмотти выглядит похоже. Да что там – весь наш континент…
Только нубревенские берега выглядели иначе с тех пор, как стали безжизненны.
– Тот же лес, – продолжила Сафи. – Те же деревушки…
– Да, да, и море везде одинаковое, – улыбнулась Ванесса. – Волны лижут берег, не различая, чей он, а ветер насылает бури, не глядя, кого погубит. Но… – императрица сделала паузу и наклонила голову чуть набок, разглядывая Сафи, – когда мы сойдем на берег в Марстоке, ты найдешь, что наши пальмы совсем не похожи на ваши сосняки.
– Хм-м, – произнесла Сафи, догадываясь, что Ванесса использует пальмы как метафору. Она всегда говорила метафорами, вынуждая Сафи гадать о смысле сказанного. Ноэль бы такое понравилось.
Эх, Ноэль…
Последние два дня Сафи думала только о ней и о Мерике. С момента встречи с сестрой семь лет тому назад между ними никогда не было таких огромных расстояний.
И без сестры под боком Сафи чувствовала себя лишь наполовину живой.
– Вот прибудем в Азмир, – продолжила Ванесса, протянув руку и будто ловя ветер пальцами, – устрою тебе экскурсию. Ты полюбишь этот город. – Она улыбнулась двусмысленной кошачьей улыбкой, и Сафи подумала, что это единственное выражение удовольствия, которое знакомо этому лицу. – Это мой дорогой дом. Хочу, чтобы он стал дорогим и для тебя.
Затем императрица кивнула и ушла прочь в сторону кают-компании.
Сафи скептически хмыкнула. Ванесса все время называла ее императрицей и держалась почтительно с тех самых пор, как располосовала ей лицо, раскрошила ногу и силой увезла из Лейны.
Это было непонятное преображение, и Сафи не знала, как реагировать. Зачем она вообще понадобилась Ванессе? Ясно было одно: ее волшебство – лишь часть настоящей причины.
К счастью, с выводами можно было не спешить. Сафи была рада, что есть время на передышку, пока они в пути, хоть путь и близился к концу. И еще она была рада, что камень не светится.
Сафи достала его. Как хорошо, что Ванесса сочла его безвредной безделушкой и разрешила оставить. Рубин сверкал на солнце, бросая блики ей на лицо и ослепив на секунду. Сафи моргнула и улыбнулась. Ей нравилось представлять себе, что Ноэль сейчас тоже где-то стоит, сжимая в руках камень, и думает о ней. И вот так же улыбается. И вот так же убирает его назад за пазуху, почесав нос.
Затем Сафи чуть подалась вперед, оперевшись грудью о палубу, и раскинула руки. Брызги воды приятно холодили кожу, но тут же испарялись.
Итак, Ноэль далеко, и вместо того чтобы обустраивать общий дом, Сафи теперь оказалась чьей-то пленницей. Но зато перед ней разворачивалась дорога, принадлежавшая ей и больше никому. Она сама вытянула эти карты, никто не направлял ее руку.
В руке, правда, были Ведьма и Императрица – не слишком обнадеживающий расклад, если рассматривать его с точки зрения таро.
Но, возможно, Сафи втайне хотелось именно этого? Чтобы игра дяди Эрона закончилась, не начавшись? Чтобы ей и Ноэль вообще не пришлось в ней участвовать… Что ж, тогда у нее все получилось. Она даже сумела обеспечить Мерику торговое соглашение. Она хотела награды. Она ее получила.
Магия подсказывала: «Это правда».
Это правда…
Сафи раскинула руки пошире, улыбнулась и подставила солнцу щеки. Соленые брызги смешались на коже с соленым потом. В сердце расцветало торжество.
Я – Сафия фон Хасстрель. Корабль моей жизни не терпит крушение.
Он просто впервые сам вышел из порта.
Он просто учится ловить парусами ветер.
Только начало
…Райбра Форца приближалась к каменному домику, с каждым шагом двигаясь все медленнее, пока не остановилась вовсе.
Мертвые ветки нихарского леса остались позади и больше не цеплялись за ее плащ, но здесь, на невысоком холме, ничто не защищало от палящего солнца. Одежда промокла от пота насквозь.
Керрил специально поселилась на возвышенности, вдали от деревьев, чтобы дом не смыло дождями во время паводков, когда деревья падают и сносят все на своем пути.
Райбра вытерла лицо рукавом. На ткани осталась грязь.
И до чего же хотелось пить! Ее фляжка с водой опустела час назад, и с тех самых пор она не могла думать ни о чем, кроме жажды.
Впрочем, она была даже рада навязчивой липкости губ, усталости, даже зною. Она была рада всему, что могло отвлечь от причины ее похода в эти края.
Райбра надеялась, что с каждым шагом, сделанным на земле, где Куллен вырос, ей будет проще идти. К тому же она всегда любила Керрил, и ей нужно было с кем-то разделить свое горе. И с каждым шагом, удаляющим ее от Мерика, ей становилось легче дышать. Словно камень с плеч свалился, а легкие только теперь вспомнили, сколько воздуха способны вместить.
И действительно, с каждым шагом облегчение становилось ощутимее.
Райбра мечтала покинуть «Яну» сильнее, чем Мерик хотел, чтобы она ушла. Она не злилась, – Райбра видела в жизни слишком много, чтобы на кого-то злиться, – но просто каждый раз, как она видела его лицо…
…И черные мозоли на его руках…
…Она вспоминала видение, которое привело ее к принцу годом ранее. И, разумеется, вспоминала видение про коронацию, которое сменилось видением про Куллена. Тем самым, убедившим ее, что он не погибнет в Лейне.
Только Райбра неверно истолковала второе видение: ее обняли сильные руки, покрытые татуировками, и она решила, что это Куллен. Что ее камень на запястье может быть только у него.
Но, увы. Увы…
И в этой ошибке было столько горечи, что уход от Мерика ничуть ее не скрашивал. С каждым ударом сердце билось все больнее.
Райбра застыла на пороге дома Керрил и смотрела на единственное окно с настоящим стеклом, которое Куллен привез ей аж из Ловатца. Ее внезапно покинуло желание пройти эту дорогу до конца. Ноги стали словно каменные, а каждый вдох давался тяжелее прежнего.
Она стояла, мокрая, уставшая, и просто смотрела на окно. За ним, как обычно в этом доме, что-то зеленело. Райбра вздохнула и попыталась собраться с мыслями. Если все же постучать в дверь, то что говорить? Слова никогда ей не давались хорошо, в отличие от Куллена.
Райбра смотрела на ржавую ручку двери. Ресницы отяжелели от пота. И внезапно где-то в ступнях зародился знакомый, невозможный жар и быстро заструился вверх – по ногам, по животу, вверх, в легкие…
Ее охватил ужас.
Она съела семена, чтобы видения больше не приходили, чтобы дар навсегда замолчал, и то, что происходило теперь, было невероя…
Видение ее поглотило.
…Мертвый город, поросший сорняком, в свете бледной луны. И лица, лица, столько разных лиц…
Разрушенные – лежащие в крови, глазами в небо, и в этих глазах – мгла, дикая мгла и страшный голод… И вот он, среди прочих. Куллен.
Глаза его закрыты; он изувечен и испачкан кровью, как остальные. Он размыкает веки…
И черные зрачки объяты карей радужкой – огромные от страха или голода, а может быть – от пустоты…
Но он в сознании.
Его глаза не стали черными.
Видение отступило, и Райбра, пошатнувшись, схватилась за ржавую ручку двери. Раздался глухой стук.
Она вздохнула, огляделась и только тут заметила, что камень под блузкой пульсирует и светится. Райбра его схватила, хотя голова еще кружилось, а глаза еще слезились от соли и видения. Камень был цел, и он светился. Остальное стало неважным.
Потому что свечение означало, что Куллен жив.
Он жив!..
А значит, Райбра могла его найти.
Ей захотелось упасть на колени и выкрикнуть благодарность Всевышнему. В носу защипало. Но Райбра тут же принялась тереть виски и затылок, чтобы угомонить нахлынувшие чувства, как научилась много лет назад. Не время плакать. Ей нужен был план.
