Я поспешно отдергиваю руку и отступаю на шаг, надеясь, что мои мысли не так легко читаются.
«И что ты тогда предлагаешь? – спрашиваю я. – Что, по-твоему, нам надо делать, чтобы отвратить мрак и катастрофу?»
Он еще несколько мгновений пристально смотрит на меня. Этот взгляд окутывает меня так, что становится трудно дышать.
«Мы начнем с того, что покончим с системой доставки, – отвечает он наконец. – Именно она нас порабощает, из-за нее мы оказались в этом жалком состоянии».
Я не могу скрыть потрясения. На мгновение я забываю о нашем общем прошлом.
«И как мы покончим с системой доставки?»
Ли Вэй указывает на обрыв.
«Отправившись к Хранителю Дороги. Разобравшись во всем. Либо он разумный человек и поймет нашу беду, либо он тиран, которого надо свергнуть».
Мне уже встречались люди, желающие говорить с Хранителем Дороги, но, глядя в глаза Ли Вэю, я понимаю: кажется, он первый, кто всерьез решился это сделать. И мысль об этом внезапно пугает меня. Пусть я добровольно отвернулась от него, становясь подмастерьем, но я хотя бы знала, что он жив и здоров, что он остался в нашем поселке, а не пытается провернуть какое-то невероятно опасное предприятие.
«И как ты это сделаешь? – спрашиваю я. – Спустишься вниз по скалам?»
«Да», – отвечает он, вызывающе скрещивая руки на груди.
«Это самоубийство! Человеку спускаться слишком опасно. Такого не делали уже много веков! С тех самых пор, как наши предки потеряли способность слышать падающие камни…»
Я прерываю свою отповедь, бессильно опуская руки. Глубокий смысл того, что я только что сказала, кажется мне оплеухой, от которой меня шатает. Всю мою жизнь все в поселке считали, что вниз спуститься никто не сможет. Это слишком опасно из-за того, что склон неустойчив, а обвал услышать нельзя. Все повторяли это снова и снова. Я и сама так говорила, бездумно повторяя печальную истину. И все же… Сейчас я стою, внезапно осознав, что теперь это перестало быть истиной. Теперь кто-то способен услышать камни. Я. Но что это должно означать? И хватит ли этого, чтобы действительно все изменить?
Не зная, о чем я думаю, Ли Вэй решает, что я просто слишком испугана или потрясена его предложением.
«Именно поэтому ничего не меняется! – властно заявляет он. – Все цепляются за то, как все устроено. И это устроение нас убивает. Если нам так и так надо умереть, то я предпочту смерть при попытке что-то изменить – при попытке спасти себя и остальных. Нельзя просто покорно терпеть день за днем. Жизнь должна иметь какой-то смысл, в ней должна быть надежда».
Я не отвечаю, и он опять толкует это как осуждение и страх. Обычно я реагирую очень быстро, но за последние два дня произошло слишком много событий. Даже если бы я доверяла Ли Вэю настолько, чтобы поделиться своими чувствами, я не уверена, что смогла бы облечь их в нужные слова. Все это настолько непривычно и ново, что я продолжаю ошеломленно стоять на месте.
На дороге появляется несколько шахтеров. Ли Вэй напрягается и отвешивает мне почтительный поклон.
«Спасибо за ваши соболезнования, подмастерье», – говорит он благопристойно, а потом поворачивается и уходит.
До конца дня я хожу как во сне. Делаю все что положено. Возвращаюсь на свое место у входа в шахту и уношу мои заметки в школу, чтобы изобразить отчет. Постороннему наблюдателю я кажусь такой же, как всегда. А вот внутри меня все изменилось. Весь мой мир переменился, и я не знаю, как с ним свыкнуться.
Я делаю то же, что и всегда, но рядом со мной нет сестры. До сегодняшнего дня я толком не осознавала, насколько само собой разумеющимся я считала ее присутствие. Теперь все, что я делаю, кажется мне неполным. За обедом на месте Чжан Цзин со мной сидит другой ученик. В нашей спальне с ее опустевшей кровати забрали постельные принадлежности. Но острее всего свою потерю я ощущаю в студии. Старательно изображая свою часть отчета, я ловлю себя на том, что все время бросаю взгляды туда, где раньше работала она. И каждый раз при виде пустующего места я с новой силой ощущаю боль.
Я испытываю огромное облегчение, когда приходят Старейшины и объявляют, что нам разрешено раньше закончить вечерние труды, но только до того мгновения, когда я понимаю: нас отпустили, чтобы мы смогли пойти на похороны Бао, если пожелаем. Некоторые подмастерья предпочитают продолжить работу. Я прерываюсь, желая убраться из этого помещения с его воспоминаниями. Я надеюсь улизнуть обратно в библиотеку и попытаться понять, почему эти звуки мучают меня – и никого больше. Я еще раз проверила все записи и пока остаюсь единственным человеком, испытывающим подобное.
Когда я оказываюсь в коридоре вместе с теми, кто решил уйти, замечаю Чжан Цзин – она сметает в коридоре грязь. Я впервые увидела ее в этой новой роли, и у меня чуть не остановилось сердце. На ней темная одежда прислуги, голова почтительно опускается, когда мимо нее проходят остальные. Я замираю, проверяя, не скажет ли кто-то что-нибудь, не прокомментирует ли ее новое положение… Однако никто ничего не говорит. На самом деле ее как будто не заметили. В чем-то это даже хуже, чем если бы кто-то бросил презрительное замечание. Для всех остальных она стала невидимкой. Даже больше – она стала для них никем.
Когда остальные уходят, я останавливаюсь перед ней, но она быстро делает мне знаки:
«Прошу тебя, Фэй, не надо! Ты делаешь только хуже».
Меня передергивает от ее слов, будто это я довела ее до такого состояния.
«Ты в безопасности, – говорю я ей. – Это главное. Я просто хотела, чтобы у тебя все было нормально».
Секунду она смотрит в никуда, а потом тяжело вздыхает и отвечает мне:
«Сегодня у меня все нормально. Завтра и послезавтра тоже будет нормально. Дальше… Кто может знать? Но нет смысла заглядывать настолько далеко. Я сосредоточусь на том, чтобы жить одним днем, и буду надеяться, что мое зрение еще хоть сколько-то времени сохранится».
В этот момент по коридору проходит еще один подмастерье. Он вежливо кивает мне, а потом изумленно застывает, узнав Чжан Цзин. Секунду он удивленно рассматривает ее костюм служанки, а потом смущается из-за того, что его поймали на любопытстве. Быстро отведя взгляд, он поспешно уходит. Снова посмотрев на Чжан Цзин, я вижу, что она раздосадована.
«Лучше тебе уйти, пока больше никто тебя не увидел, – говорит она. – Не надо привлекать к нам обеим внимание. Твое положение по-прежнему поддерживает высокую репутацию семьи».
«Прости, – говорю я ей, чувствуя, что у меня глаза наполняются слезами. – Я не хотела, чтобы так получилось».
«Мы обе не хотели, чтобы так получилось, – отвечает она. – Нам надо стараться принимать все, как есть. И я понимаю, что ты сделала все что могла. Я благодарна».
Она берет метлу и продолжает мести коридор, оставляя меня стоять на месте. Я чувствую себя просто ужасно. Я действительно сделала все что могла? А может, я могла еще как-то ей помочь? Ее слова заставляют вспомнить, что заявил мне Ли Вэй, перед тем как удалиться: «Нельзя просто терпеть день за днем. Жизнь должна иметь какой-то смысл, в ней должна быть надежда».
Я внезапно понимаю, что он имел в виду, и в горле у меня встает ком. Чжан Цзин смирилась с тем, что ей можно надеяться выжить еще немного, надеяться, что слепота не наступит еще один день, мысленно отодвинуть тот момент, когда ей придется присоединиться к попрошайкам. Это ужасное, мрачное существование. Это вообще не жизнь.
Когда она скрывается за углом, я неожиданно обнаруживаю, что направляюсь к ближайшей двери. Мои намерения пойти в библиотеку забыты, вместо этого я присоединяюсь к тем, кто шагает к центру деревни на похороны Бао, назначенные на время заката. Я толком не знаю, что меня туда влечет. Сначала мне кажется, что беда Чжан Цзин заставила меня острее осознать трагичность того, что случилось с Бао. Однако когда я оказываюсь рядом с толпой, собравшейся на церемонию, то понимаю, что привело меня сюда на самом деле.
Ли Вэй.
Впервые за долгое время при взгляде на него я не вспоминаю тот сверкающий образ из детства. Неумолимое влечение и эмоциональные последствия ухода к художникам по-прежнему меня жгут, но и эти чувства на какое-то время приглушаются. Сейчас к нему меня притягивают его потеря и его ярость из-за ситуации, в которой оказались мы все. Это созвучно той боли, которая меня терзает из-за Чжан Цзин, и, хотя я не уверена, что он захочет со мной разговаривать, я понимаю, что должна попробовать с ним поговорить.
Он стоит в первых рядах собравшихся: спина у него прямая, выражение лица гордое и почти высокомерное. Вот только глаза выдают его, как обычно, несмотря на внешнюю стойкость. Я вижу переполняющие его чувства, и мое сердце сжимается от боли. Я достаточно хорошо его знаю, чтобы понять – он собрал все свое самообладание, желая оставаться спокойным в присутствии остальных. Мне хотелось бы броситься к нему, схватить за руки, показать, что он имеет право горевать и проявлять свои чувства.
