– Вы меня слышите? – взорвалась Хэйзел. – Мы в большой опасности! Весь Фэйрфолд в опасности!
Полицейский отступил от автомобиля:
– Я сказал, вам лучше поехать домой.
– Вы ведь не местный? – не унималась девушка. – Я хочу сказать, родились не здесь?
Коп на нее оглянулся, и на его лице впервые отразилось сомнение. Затем его взгляд стал жестким, и он махнул им уезжать.
– Хотя бы скажите – с Амандой все в порядке? – крикнула Хэйзел ему вслед, но полицейский не ответил.
Бен повел машину домой. Уже занимался рассвет, золотя верхушки деревьев. Вырулив на их улицу, он повернулся к Хэйзел:
– Не думал, что ты выкинешь такое.
– Все равно не сработало.
– Ничего себе вечерок, – ответил Бен непринужденным тоном, давшимся ему с видимым усилием. – Все пошло малек не так, а? Ты ведь не этого ожидала?
– Да уж, – пробормотала девушка, прижимаясь щекой к холодному стеклу и берясь за дверную ручку.
Бен вывел машину на подъездную дорожку, и под колесами захрустел гравий.
– Я ведь твой старший брат. Ты не обязана меня защищать. Ты можешь что угодно мне рассказывать. Можешь доверять мне.
– Ты тоже можешь рассказывать мне что угодно, – ответила Хэйзел, открывая дверь и вылезая. Она ожидала, что брат вытащит из кармана сережку и потребует объяснений. Но он этого не сделал.
Торжественно объявив, что могут рассказывать друг другу что угодно, они так ничего и не рассказали.
В доме было совершенно темно. Даже фонари в пристройке не горели. Девушка направилась к лестнице.
– Эй, Хэйзел? – тихо окликнул сестру Бен. Она обернулась. – На что похож его поцелуй?
На его лице отразилась буря эмоций: тоска, может быть, немного ревности и всепоглощающее любопытство.
Хэйзел фыркнула и удивленно рассмеялась. Плохое настроение как рукой сняло:
– Как будто он был акулой, а я кровью, растекшейся в воде.
– Так хорошо? – ухмыляясь, уточнил Бен.
Хэйзел знала, что он поймет. У них был свой собственный язык, особенные тайные словечки. Девушка была рада поделиться этой странной, нелепой бессмыслицей с единственным человеком, знавшим те же истории, что и она: он сам же и сочинил большую их часть.
– О да.
Бен подошел к сестре и положил руку ей на плечо:
– Давай-ка тебя подлатаем.
Хэйзел позволила брату отвести себя наверх, и Бен, усадив ее на край ванны, протер все ссадины перекисью. Они смотрели, как лекарство шипит и вспенивается, соприкасаясь с ранами, а затем стекает и капает вниз.
Потом, неловко стоя на коленях на потрескавшихся бежевых плитках, он замотал ей руки и ноги марлевыми бинтами: в детстве они называли это «сделать мумию». Старая шутка вертелась на кончике языка, оживляя воспоминания о тех временах, когда они приходили сюда после охоты – промывать разбитые коленки и перевязывать запястья и лодыжки.
Тогда в доме постоянно толпились какие-то люди, и оставаться незамеченными не составляло труда. Гости заходили постоянно: попозировать для картин, или одолжить холсты, или отпраздновать крупный заказ бутылочкой бурбона. Иногда дома не оказывалось никакой еды, кроме пьянящих, пропитанных вином бисквитов, банки холодных равиоли или сыра, пахнущего ногами.
Прошли годы, родители повзрослели и стали более нормальными, даже если и открещивались от этого. Хэйзел не знала, были ли их воспоминания о тех днях такими же путаными, как у нее, – такой же мешаниной из людей, музыки и красок. Но что она знала наверняка, так это то, что «нормальность» выглядит куда притягательней, когда недосягаема.
Когда-то девушка боялась задохнуться под тяжелым, душным одеялом, которым казалась ей нормальность. Но сейчас она стала такой непрочной, будто Хэйзел могла разрушить ее, просто выдернув одну ниточку.
Наконец Хэйзел доползла до кровати: настолько уставшая, что даже не смогла разобрать постель. Девушка уснула, как угасшее пламя.
* * *
Под утро Хэйзел приснилось, что она, одетая в тунику из кремовой шерсти с кольчугой поверх нее, скачет на лошади по ночному лесу – да так быстро, что видит только размытые деревья и искры из-под мелькающих впереди копыт.
Но тут листья расступились, и в свете полной луны девушка обнаружила, что смотрит вниз, на стоящих в грязи коленопреклоненных людей, окруженных молочно-белыми фейскими лошадьми. Мужчина, женщина и ребенок, одетые в современную фланелевую одежду, – явно любители походов. Палатка, разрезанная и провисшая, валялась рядом с затушенным костром.
– Даровать ли им жизнь или смерть? – спросил один из Народца у своих спутников. Он говорил небрежно, словно вопрос не имел особого значения. Его конь фыркал и рыл копытами землю. – Бьюсь об заклад, они пришли сюда увидеть сладких маленьких фей, собирающих росинки. По мне, этого достаточно, чтобы расправиться с ними, как бы они ни пресмыкались и ни молили о пощаде.
– Посмотрим-ка лучше, какими талантами они обладают, – сказал другой, спрыгивая с лошади. Серебряные волосы взметнулись за его спиной. – Мы могли бы отпустить того, кто окажется самым забавным.
– А что, если даровать здоровяку лисьи уши? – воскликнула третья – женщина с сережками, позвякивающими, как бубенцы на уздечке ее лошади. – А его жене – вибриссы. Или совиные когти.
– Оставьте малявку чудовищу, – предложил четвертый эльф, скривившись на ребенка. – Может, она с ним немного позабавится, прежде чем проглотить.
Спрыгивая на землю, Хэйзел услышала собственный голос:
– Нет, они рискнули прийти в лес Ольхового короля в полнолуние и должны сполна изведать его гостеприимства. – Это правда был ее голос? Хэйзел говорила таким властным тоном. И люди смотрели на нее с таким же ужасом, как и на других фей, будто она – одна из них. Может, во сне так и было. – Давайте наложим проклятие, чтобы они оставались валунами, пока другие смертные не признают их истинную природу.
– Но это может занять не одну тысячу лет, – небрежно заметил первый эльф, приподнимая бровь.
– И даже больше, – ответила Хэйзел. – Но подумайте о сказках, которые они смогут рассказать, если когда-нибудь обретут свободу.
Мужчина с лицом, искаженным страданием и обидой, что его обманули, разразился слезами и прижал к груди ребенка. Должно быть, он любил сказки про фей и решил проверить, насколько они правдивы. Ему следовало читать их повнимательней.
Среброволосый всадник рассмеялся:
– Хотел бы я посмотреть, как другие смертные, ничего не подозревая, будут устраивать на них пикники. Да будет так! Превратим их в камни.
Один из людей начал просить пощады, но Хэйзел, не вслушиваясь, возвела глаза к небу и принялась считать звезды.
* * *
Хэйзел проснулась в холодном поту.
Под ухом дребезжал будильник. Перевернувшись, она выключила телефон и заставила себя вылезти из кровати. Казалось бы, сон должен был взволновать девушку, но вместо этого он разжег в ней давно забытое желание взять в руку меч. Она практически не спала и должна была ощущать себя гораздо более изможденной, чем чувствовала на самом деле. Возможно, адреналин бодрил лучше кофеина?
Выйдя из душа, Хэйзел натянула свободную серую футболку и черные легинсы. Тело одеревенело и ныло. Даже костяшки пальцев оказались разбиты. Девушка завязала волосы в хвост, пытаясь собраться с мыслями. Воспоминания о рогатом мальчике – о Северине – постоянно ее сбивали. Выражение его лица, ощущение его пальцев на коже, жар губ… В ярком утреннем свете ночные события казались невозможными, ненастоящими, но она всем своим естеством чувствовала, что это было реально. А потом перед глазами возник брат с топором, поднятым высоко над головой – с раскрасневшимся лицом и падающими на глаза волосами. Хэйзел давно не видела Бена таким – смелым, безумным, страдающим. Она испугалась за него еще сильнее, чем за себя, когда рогатый мальчик тащил ее по лесу.
Девушка задумалась, чувствовал ли Бен то же самое, когда Хэйзел стояла впереди с мечом в руках и сражалась с феями.
* * *
Когда Хэйзел спустилась на кухню, мама делала смузи. На столе выстроились капуста, имбирь, кефир и мед. Мама была в одном из папиных потертых клетчатых халатов; ее короткие каштановые волосы торчали в разные стороны, под ногти забилась краска. По радио передавали старую песенку о блестящих кожаных ботинках[5].
Бен, одетый в мятые зеленые брюки и мешковатый свитер, сидел на столе, тер глаза, зевал и пил свой смузи из литровой кружки. Маленький кусочек капусты прилип к его верхней губе.
– Доброе утро, – пробормотал он сонным голосом и приветственно поднял кружку.
Хэйзел улыбнулась. Мама вручила ей чашку кофе.
– Мы с Беном говорили об Аманде Уоткинс. Она попала в беду прошлой ночью, в паре кварталов отсюда. Об этом только что объявили по радио, а еще предупредили, чтобы с наступлением темноты никто не выходил из дома.
Хэйзел красочно вообразила, какой увидели Аманду сотрудники службы спасения: бесчувственную, растрепанную, со сложенными на груди руками, закрытыми глазами и землей, набившейся в рот.
