Помню, в тот момент, когда Гулл это произнес, я смотрела вниз, на русло Реки. В этом месте оно сузилось и превратилось в скалистую расщелину, и по нему мчалось куда меньше людей.
– Ты о чем? – заволновалась я.
Гулл рассмеялся:
– Не скажу! Ты мне не поверишь!
– Ты знаешь, кто из нас чем будет заниматься? А я?
– И этого я тебе открыть не могу, – отозвался Гулл. – Это не пошло бы тебе на пользу. Но вот наш Маллард станет могущественным волшебником, это я могу тебе сказать.
А теперь нам пора спускаться. Смотри держись покрепче. Камни скользкие.
Склоны расщелины были влажные. Я впервые увидела хоть какую-то влагу. Казалось, можно ожидать, что здесь будет расти мох или какая-нибудь зелень – но нет. Тут не было ничего, кроме влаги. Я двинулась вниз, то и дело оскальзываясь и изо всех сил цепляясь за камни. Гулл спустился следом. Он двигался куда увереннее, но я заметила, что брат тоже осторожничает.
Внизу царил полумрак. То есть свет едва проникал, но все было какое-то желтовато-зеленоватое, и мы вполне могли различить, что находится вокруг. Я оглянулась на узкий проход. Позади нас то и дело появлялись люди, по двое-трое или маленькими группками, и спешили прочь. Я так и не смогла заметить, откуда же они берутся. Перед нами же высилась скала, а в ней зияла темная дыра странной формы.
– Нам туда. – Гулл пригнулся и шагнул в эту дыру.
Я двинулась следом. Мне трудно объяснить свои чувства. Все происходило словно во сне.
И ужас был частью этого сна – да такой ужас, что если бы я спала на самом деле, то уже проснулась бы от собственных воплей. Но Гулл прошел вперед, и я за ним. Внутри царили тишина и покой. Это оказалась пещера; зеленоватый свет падал на ее дальнюю скальную стену.
А на ней проступали очертания фигуры со склоненной головой и носом, прямым и крючковатым одновременно. Я посмотрела на проем, сквозь который мы вошли, и осознала, что он точно такой же странной формы. И такой же, как тень на моей накидке. В пещере было сыро. Капли влаги мерцали на всем, словно роса, – только роса никогда не собирается в струйки и не капает. Мы застыли посреди тишины.
– А где… где же Единый? – шепотом уточнила я.
– Здесь, – отозвался Гулл. – Разве ты не чувствуешь? Все вокруг – это он.
Его слова сбили меня с толку. Не могла же я надеть накидку на всю пещеру! Будь я тут одна, то наверняка бы повела себя не лучше Робин – принялась плакать и заламывать руки. Но со мной был Гулл, и он держался совершенно спокойно. В конце концов я вытащила из-за пазухи золотую статуэтку Единого. Она была такая маленькая, что смотрелась просто нелепо, но с этим я уже ничего не могла поделать. Я осторожно поставила ее на влажные камни, в самый центр зеленого пятна в форме человеческой тени.
– Дай сюда накидку, – попросила я Гулла.
Тот передал мне ее, и я накрыла ею статуэтку. Голова изваяния оказалась снаружи, а все остальное скрыли складки ткани. Я расправила накидку и отступила на шаг.
Ничего не произошло.
– Мы что-то сделали неправильно! И что теперь? Мы должны что-нибудь предпринять, пока сюда не добрался Канкредин!
– Погоди, – прошептал Гулл. – Разве ты не чувствуешь?
В пещере потеплело. Буквально за те мгновения, пока Гулл успокаивал меня, леденящий холод сменился приятным теплом. Мы тут же покрылись крупными каплями пота, как стены пещеры – испариной. От нас начал подниматься пар.
Но на этом все и закончилось. Мы ждали, но ничего не происходило. Небольшая золотая статуэтка так и стояла, укутанная моей накидкой. Желтовато-зеленый свет тоже не изменился; к нему лишь примешались струйки пара.
– И что же нам делать? – спросила я.
– Ты уже что-то сделала, – задумчиво отозвался Гулл. – Здесь никогда прежде не было так тепло. Но мне кажется, этого недостаточно. Думаю, нам нужно придумать еще что-то – только я пока не понимаю, что именно.
Мы еще постояли, но опять ничего не произошло. В конце концов я, не выдержав, крикнула:
– Дедушка! Дедушка, подскажи мне, что нужно сделать!
Что-то мелькнуло, и в пещере позеленело.
Я не видела больше ни скал, ни Единого в моей накидке – только лишь Гулла. Он наклонился и сделался бледным и каким-то размытым, как человек, который плывет под водой, а потом и вовсе исчез. Я стояла в странном месте, а где-то рядом ревела несущаяся вода. Снова что-то мелькнуло. На этот раз по пещере словно пронесся холодный ветер. Я задрожала, но после жары, воцарившейся в пещере, этот ветер меня даже обрадовал. А потом я вдруг очутилась на открытом склоне холма, и с небес лился золотистый закатный свет. Первое, что я увидела, – это тяжелые дождевые тучи. Они плыли по зеленому небу прочь, на запад, и на них играли золотые отблески. Зеленый склон у меня под ногами резко уходил вниз. Откуда-то справа доносился шум воды, падающей с высоты, и эхо звенело, будто колокол. А рядом со мной вода текла с крутой скалы и разливалась по земле, и над ней поднимались струйки пара, словно дымок над костром.
На глаза навернулись слезы, но я удержалась и не стала плакать.
– Дедушка выгнал меня, – прошептала я себе. – Это самая настоящая неблагодарность.
Потом глянула на то, что держала в руках. Думала, это ко мне накидка вернулась. Но нет. Я сжимала бобину с темной, слегка поблескивающей шерстяной пряжей. А еще не ощущала больше за пазухой привычной тяжести Единого.
Я почувствовала себя брошенной. И поняла теперь чувства Робин тем утром, когда мы проснулись и обнаружили, что Танамил нас покинул. И каково пришлось Хэрну, когда он понял, что потерпел поражение. Но никому из них не довелось потерять Гулла во второй раз. Я брела вместе со своей странной бобиной по влажной траве. И то ли не обратила внимания на то, что одежда у меня сухая, хотя ей бы полагалось быть мокрой, то ли это казалось неважным. Просто шла и тихо радовалась холодному ветру. Я хотела посмотреть на эту грохочущую воду, которую слышно так далеко.
Наверное, я могла бы в нее броситься, но пришлось остановиться прежде, чем я добралась до края обрыва. Слишком уж высоким и крутым оказался этот склон. Вокруг раскинулся зеленый край с фиолетовыми холмами; казалось, будто весь мир лежит у меня под ногами. Здесь брала начало Река. Она падала белым водопадом с дернистого выступа и устремлялась куда-то вниз. Водопад ревел, и все терялось в пелене мельчайших водяных брызг – они висели в воздухе, словно дым, – и маленьких радуг. А за этой пеленой – тоже далеко внизу – я вроде бы разглядела то самое озеро, на котором нас застал ливень. Отсюда оно казалось ярким ромбом. От взгляда с такой высоты у меня закружилась голова. Пришлось отвернуться.
– Что же я сделала не так?
С тех самых пор, как там, на старой мельнице на меня снизошло понимание, я была преисполнена гордости и уверенности в себе. И вот мне стало ясно, что я сама себе помешала понять все правильно: уж слишком возгордилась своей сообразительностью.
– Но как же быть с Канкредином?
Я попыталась еще раз взглянуть на раскинувшуюся внизу землю – проверить, не видно ли колдуна, – но так и не смогла ничего толком рассмотреть. Одна лишь сплошная зелень и синева, и такая высота, что голова кругом идет.
Я вновь отвернулась и глянула на свою тень на земле. Рядом с ней лежала другая, повыше, с длинным носом. Я застыла как вкопанная.
– Дедушка, это ты? – спросила я.
Его голос напоминал шум водопада.
– Спасибо тебе, внучка, ты очень помогла мне. Ты убрала руки Канкредина с моего горла.
– Но чего же я не сделала?
Он ответил не сразу, а когда все-таки ответил, голос его был печален.
– Никто не просил тебя, чтобы ты что-либо делала – сверх того, что уже сделала твоя семья. В конце концов, я не слишком-то по-доброму обошелся с твоей матерью.
– Знаю, – отозвалась я. – Но Клости, мой папа, он ничуточки не похож на Кенблит. Может, вы бы нас простили?
Он снова помолчал, прежде чем ответить, печально и нерешительно:
– Я очень хитер, внучка. Будь моя воля, ты бы… тебя бы здесь сейчас не было.
И тут до меня дошло, что дедушка не просто связан, опечален и придавлен стыдом и одиночеством. Он толком не знает, как разговаривать с обычным человеком вроде меня. До этого мгновения мне и в голову не приходило, что его можно любить. Захотелось повернуться и посмотреть на него, но я не осмелилась. Глянула вниз, на его тень, и спросила:
– Дедушка, скажи, что нужно сделать, чтобы освободить тебя? Я хочу тебя освободить. Это не из-за Канкредина, и не из-за матери, и даже не из-за Гулла. Это просто ради тебя самого.
И снова последовала пауза.
– Я… я признателен тебе, – произнес он, – если ты говоришь искренне, Танакви. Подумай про окончание твоей первой накидки – про то место, где ты повествуешь о Канкредине. Как ты его выткала?
– Выпуклым узором, как мне показал Танамил.
– Тогда вспомни вторую накидку, которая сейчас натянута на твоем ткацком станке. Ты запечатлела там, как вы встретились с королем и что он сказал вам про меня. Ты использовала там тот же самый узор?
