Деа застыла на месте.
Мириам изменилась – настолько, что Деа стало неловко. Волосы свободно падали на спину, одета она была в длинное белое платье, очень простое и совсем непохожее на то, в чем она ходила в реальной жизни. Мириам была босиком, руки обвиты плетями плюща, словно длинными браслетами. Мама выглядела гораздо лучше, чем запомнила Деа: она уже не казалась болезненно худой, глаза блестели ярче. Пребывание в городе снов питало ее и придавало сил. На миг Деа ощутила неприязнь.
Она поняла, что все сказанное отцом – правда.
– Ты нашла меня, – мягко произнесла Мириам, и неприязнь ушла. Пропало все, кроме огромного облегчения, и Деа нетвердыми шагами подошла и обняла мать. Пахло от Мириам как раньше – мылом и клубникой, долгими летними днями, блестящим асфальтом и открытыми окнами. Домом. Деа наконец дала волю слезам. В объятиях матери она рыдала, трясясь всем телом, зная, что теперь все будет хорошо – мама все поправит.
– Я ждала, что ты придешь, – сказала Мириам в волосы Деа, тихонько укачивая ее, как в детстве. – И боялась, что придешь. О Деа, я была ужасной матерью. Прости меня. Ты сможешь меня простить?
– Да, – прошептала Деа. Ей полагается требовать объяснений и бушевать от возмущения, но она уже простила матери все, что было прощать. Мириам рядом, живая и настоящая. Важнее этого ничего нет.
Мириам улыбнулась, но глаза остались грустными.
– Проходи, посмотришь, как я живу, – она потянула Деа за руку.
– Мама, – Деа выдернула руку, не зная, что сказать, но слова вылетели сами: – Мам, пожалуйста, уйдем домой!
– Детка, – Мириам взглянула на дочь огромными синими глазами с любовью – и раздражением, – это и есть мой дом.
– Нет! – То же самое сказал король, но Деа не могла с этим смириться. – Твой дом со мной, в Филдинге – или там, куда мы уедем, в Калифорнию или Санта-Фе, Сент-Луис или Новый Орлеан. Мам, ты же всегда хотела в Новый Орлеан! – затараторила она, не в силах замолчать.
У Мириам сделался усталый вид, будто она целый день проработала на новой работе и только что вспомнила, что в доме нет продуктов, – выражение лица, очень знакомое и одновременно такое неуместное на каменной лестнице башни над городом снов.
– Пойдем, Деа, – повторила она, жестом приглашая Деа за собой.
Комнатка наверху башни оказалась красивой, но почти пустой. Свет лился через большие окна, выходившие на город с трех сторон. Цепкий плющ и бледные розы каскадами свешивались с подоконников, будто вода переливалась на каменный пол. К окну был придвинут стул. Вся меблировка состояла из выцветшего ковра, узкой кровати и, к удивлению Деа, большого зеркала в красивой резной раме.
Мириам перехватила взгляд дочери.
– Теперь оно мне не опасно, – сказала она. – Я люблю смотреть за тобой.
Деа дала волю давно копившейся безнадежной ярости:
– Кто ты? – Она вспомнила, как Коннор спросил у нее то же самое, и окончательно вышла из себя: она, Деа, тоже иная, и эта причастность крепче любых цепей. – И больше не лги, – добавила она, когда мама открыла рот. – Мне нужна вся правда.
Мириам вздохнула и коснулась ладонью щеки дочери. Деа хотела отстраниться, но мамина рука была прохладной, сухой и такой знакомой.
– Я сон, – просто сказала Мириам. – И ты тоже.
Деа отшатнулась.
– Как это понимать, черт возьми?
– Мы отсюда родом, это наш мир, – Мириам обвела рукой комнату, город за окнами, широкие золотые языки солнечного света, пересекавшиеся на полу. Ее глаза казались неестественно яркими. – Мне пришлось оставить тебя, чтобы защитить, разве ты не понимаешь? – Она шагнула к Деа, но та попятилась, прижавшись спиной к двери. – Сон всегда преследовал нас. Ты видела своего отца, поняла его возможности. Он хочет, чтобы мы вернулись.
– Зачем? – Деа еле сдержала слезы. – Почему он не оставит нас в покое, почему не отпустит? – В голове образовался вихрь: вот Аэри говорит, что монстры приходят только за своим, а вот ее аритмия, потому что сердце никак не подстроится под темп иного мира, а вот облегчение после прогулок в сны, будто вздохнуть полной грудью после долгого нырка. – Ты же можешь с ним поговорить, попроси его!
– Это ни к чему не приведет, – сказала Мириам. – Посмотри. – Она присела на стул у окна. Браслеты из плюща немедленно пришли в движение, обвились вокруг подлокотников и начали сжиматься, глубоко вдавливаясь в плоть, пока руки не побелели. Мириам болезненно поморщилась. Король уверял, что с ней все в порядке, но она фактически узница! Деа даже не верилось, что, пусть и на секунду, у нее возникло желание подбежать к нему и броситься в объятия.
– Наказание, – просто объяснила Мириам. – За первый побег. – Деа двинулась к ней, но мать покачала головой: – Все нормально. – Путы из плюща сразу ослабели и убрались, мирно свернувшись вокруг запястий. Мириам вздрогнула, разминая руки. – Он знает, что больше я не убегу.
У Деа подкосились ноги. Она присела.
– А почему ты сбежала? – прошептала она. – И как?
Мириам подалась вперед. Сейчас она казалась ослепительно красивой и какой-то бесплотной, будто вот-вот растает в солнечных лучах и ветре. Ее мать. Королева. Та самая Мириам, которая размешивала в томатном супе сливочный сыр, любила слушать джаз в дождливые дни, перебирала всякую всячину на блошиных рынках, закатав рукава, будто ловила лягушек в болоте, всему предпочитала американские сандвичи с сыром на белом хлебе и совсем не любила яблок, иначе как в пирогах…
– Помнишь, я рассказывала историю о беременной, которая была очень больна и лежала в больнице, и ей приснилась другая, здоровая, женщина с ребенком?
Деа кивнула. Мириам часто рассказывала эту сказку. Вернее, Деа привыкла считать это сказкой, хотя в книгах ей ни разу не попалось ничего похожего. Подробностей она уже не помнила, только основной сюжет: беременная засыпает в больнице и видит во сне другую женщину, а проснувшись, обнаруживает, что родила малышку с глазами голубыми, как лед.
Как у самой Деа.
Понимание собралось волной у самой кромки ее сознания.
Мириам продолжала едва слышным шепотом:
– Вот так я это и сделала. Я даже не успела осознать, что делаю и чем это обернется.
– Ты не могла, – поперхнулась Деа, и тут волна понимания обрушилась на нее. К горлу подступила тошнота.
– Для них в любом случае все было кончено, – добавила Мириам словно в утешение.
Обреченная женщина. Мириам заняла тело умирающей и ее ребенка, и появилась Деа – из чужих костей и кожи. Деа встала. Ей стало душно, она не могла дышать. Нетвердыми шагами подойдя к окну, она перегнулась через подоконник, кашляя и жмурясь. Но наружу ничего не вышло – тошнота по-прежнему гнездилась внутри.
– У меня не было выхода, – горячо заговорила Мириам. – Это был наш с тобой единственный шанс поселиться где-то еще кроме этого мира. – Она добавила тише: – Мы с твоим отцом… не были счастливы.
– Что?!
Все это мать затеяла потому, что не была счастлива в браке?!
Мириам поняла, что допустила промах.
– Здесь нет смены сезонов, – поспешно произнесла она. – Меняется разве что ветер. Весна может наступить раз в тысячу лет или не наступить вовсе. Рожденное здесь не всегда умирает. – Мириам помолчала и добавила тише: – Я хотела, чтобы ты знала времена года, порядок, правила. Я хотела… свободы. Для нас обеих.
Деа глубоко вздохнула. Далеко внизу на солнце сверкал город, переполненный, беспорядочный, неимоверно огромный – мусор, выброшенный в вечность бесконечным океаном. Она пыталась осознать сказанное матерью: вечный мир постоянно меняющихся правил, незаметных изменений, уверток и уловок. Должно быть, это отнимает много сил. Все равно что плыть по прихотливо меняющемуся течению, стараясь удержаться на плаву.
Но мать совершала отвратительные поступки, и этого Деа понять не могла.
– Но ты крала деньги, – сказала она и обернулась, удивляясь, что голос звучит ровно. – И обманывала людей.
Мириам вздрогнула. Неужели она всерьез думала это скрыть?
– Я делала то, что приходилось делать.
– Нет. – Догадка испугала Деа сильнее, чем все, что натворила мать: – Ты делала то, что хотела. Что в голову взбредет.
Мириам нахмурилась, но отрицать не стала, и Деа поняла, что не ошиблась. Похожее чувство она испытала, когда во Флориде в универмаге они отстояли длинную очередь к Санта-Клаусу, а через пятнадцать минут увидели его курившим у мусорных баков со сдвинутой на сторону бородой.
Мириам совершала те или иные поступки не ради благородных целей, серьезных причин или каких-то убеждений, а просто потому, что ей так заблажило. Захотела сбежать – и сбежала. Понадобились деньги – взяла.
– Я столько лет тебя охраняла, – начала Мириам. В ее голосе появились отчаяние и вкрадчивость, как у продавца, пытающегося впарить паршивый пылесос. – Отсюда эти правила, зеркала и часы… Время – враг снов, сны не переносят упорядоченности… Я пыталась скрыться от твоего отца, поэтому мы вечно были в бегах. Я старалась не дать ему возможности… – она замолчала. – Конечно, тебе было трудно.
