Хэйзел представила, как проводит по ней рукой, и сцепила пальцы, чтобы не потянуться к парню.
– Я пришел разбудить тебя прежде, чем ты… изменишься.
Хэйзел вздрогнула. Она уже почти забыла.
– Ты ни в чем не виновата – просто знай об этом.
– Я потеряла меч. Освободила Северина. Заключила глупую сделку. По крайней мере, отчасти это моя вина, – она принялась расчесывать волосы пальцами, а потом завесила ими лицо. – Но я не дам ей забрать тебя, если ты не захочешь уходить.
Джек невесело улыбнулся.
– Это не будет так уж плохо. Мне не придется учиться, не придется искать подработку на лето и выбирать специализацию. Я смогу день напролет пить бузинное вино, танцевать всю ночь и спать в беседке из роз.
Хэйзел скорчила гримасу:
– Уверена, найдутся колледжи, в которых ты сможешь делать то же самое. Бьюсь об заклад, есть и такие, где ты сможешь даже специализироваться на этом.
– Может быть, – ответил он, а потом покачал головой. – Знаешь, это всегда было непростой игрой – притворяться человеком, живя здесь, в Фэйрфолде. Притворяться, что никто ничего не заподозрил, когда мама обзванивала родственников и объясняла, что на самом деле родила близнецов, но один был так болен, что о нем сперва решили не рассказывать. Притворяться, что все ей поверили. Что я не кажусь странным отцу. Что никто в городе на меня не пялится. Что все эти годы я не убегал тайком в лес. Что я никогда не думал о том, чтобы уйти насовсем. Что не владею магией. Моя жизнь всегда походила на пороховую бочку – чтобы взорваться, не хватало одной спички.
– Ну здравствуй, спичка, – сказала Хэйзел, показывая на саму себя пальцем и искусственно улыбаясь, словно улыбка могла скрыть боль, стоящую за этими словами.
– Здравствуй, спичка. – Каким-то образом его обволакивающий шелковистый голос придал им совершенно другой смысл. Девушка вспомнила о пробуждении в лесу, о прикосновении его губ, шероховатой земле под спиной – и смущенно поежилась.
Сейчас они были далеко от пьянящего, напоенного сосновым ароматом леса.
А она до сих пор кое-чего ему не сказала.
– Ты мне нравишься, – резко выпалила Хэйзел. Слова прозвучали странно – как обвинение.
Джек приподнял брови:
– Серьезно?
– Зачем иначе мне это говорить?
Теперь, когда он знал, они могли вернуться к разговору о колледжах, убийствах, планах или о чем-нибудь – чем угодно! – другом. Теперь они могли вернуться к тревоге о том, что его заберут феи. Теперь, когда он знает. Теперь, когда она сказала.
– Если я тебе нравлюсь, почему ты говоришь так, будто в ярости?
– Я не сержусь, – возразила она. Хотя голос опять прозвучал сердито. Скорее даже и вправду яростно.
Он вздохнул:
– Ты не обязана говорить, что я тебе нравлюсь, просто потому, что у меня плохой день. Или из-за того, что я признался тебе в этом. Не обязана.
– Я знаю.
Она правда это знала. Она любила Джека все эти годы, любила так долго, что любовь обратилась в боль, которая никогда ее не оставляла. Джека, который поцеловал ее так, будто все остальное не имеет значения. Джека, который знал ее слишком хорошо. Она любила его и была уверена, что никогда ему не понравится; верила так твердо, что ей по-прежнему казалось, будто парень вот-вот заберет свои слова обратно, заявив, что ошибся.
Ему, вероятно, и следовало забрать их обратно. Она была недостойна. Она даже не смогла как следует признаться в любви.
– Ты ничего мне не должна, – повторил он. – И если ты хочешь просто утешить меня напоследок, потому что скоро меня здесь не будет, и я все равно не смогу поймать тебя на лжи…
Хэйзел внезапно осознала: Джек ей не поверил. Ее признание оказалось еще хуже, чем она думала.
– Нет. Нет. Я не лгу!
– Хэйзел… – начал он ровным голосом.
– Послушай, – перебила она, надеясь, что уж на этот раз скажет все правильно. – Заключив ту сделку, я думала, Народец заберет меня. И это могло бы произойти! Я не хотела ни с кем сближаться, понимаешь? У меня не очень хорошо получается ладить с людьми. У меня не было парней. Не было свиданий. Я целовалась на вечеринках, но никому не говорила о чувствах. Я не слишком в этом хороша, понимаешь? Но это не означает, что я лгу.
– Допустим, – кивнул Джек. – Но я знаю тебя всю жизнь, Хэйзел. Твой брат – мой лучший друг. Я слышу, что вы говорите друг другу, слышу и то, чего не говорите. Знаю, вы не хотите ни с кем сближаться, но не только из-за фей.
– Что ты хочешь сказать?
Он покачал головой:
– Нам не стоит об этом говорить.
– Нет, – возразила она, хотя и чувствовала, как сердце сковывает холод. – Скажи, что ты думаешь.
Он вздохнул:
– Я хочу сказать… Ты показала мне, как добывать пищу в лесу. Нам было – сколько? – девять или десять, когда ты объяснила, как найти что-нибудь съедобное. Помнишь, почему ты все это выучила – для чего стала таким спецом? А как насчет тех дней, когда ты оставалась у нас на ужин и прятала еду в платок, чтобы потом перекусить – потому что не была уверена, что родители вспомнят вас накормить, но мы дружно притворялись, будто все хорошо? О вечеринках, которые устраивали ваши родители, ходили легенды, но я слышал истории и о том, как вы с братом ели из собачьей миски. Вы сами рассказывали об этом, словно это было шуткой. Вы говорите о своем детстве, как о диком богемном веселье, но я помню, что для тебя оно было не таким уж веселым.
Хэйзел недоуменно моргнула. Она мастерски блокировала воспоминания, которые ей не нравились, попросту отфутболивая их. Ничто из того, что он сказал, не должно было удивить девушку; в конце концов, это были факты ее жизни. Но она все равно удивилась. Все это происходило настолько давно, что Хэйзел не думала, будто это имеет хоть какое-то значение.
– Но сейчас с родителями все в порядке. Они повзрослели. Стали лучше.
Джек кивнул.
– Знаю. А еще знаю, что ты думаешь, будто одна обязана исправить все на свете, но так не должно быть. Некоторые люди заслуживают того, чтобы принять их помощь.
– Я хотела спасти Фэйрфолд.
– Нельзя спасти место. Иногда даже человека не удается спасти.
– А ты мог бы спасти себя? – спросила Хэйзел. Это казалось важным – как будто его ответ мог быть Ответом с большой буквы; как будто он мог знать наверняка.
Джек пожал плечами:
– Разве мы уже не пробовали?
– Значит, ты не веришь? Что нравишься мне? – прошептала она.
Но парень не успел ответить. Бен с видом триумфатора вошел в комнату, держа книгу высоко над головой.
– Я нашел. Нашел! Я гений! Моя память не знает границ. Я мог бы считать карты в Вегасе!
Хэйзел вскочила:
– Васма?
Он кивнул:
– И кстати, Хэйзел. Книга лежала в твоей комнате.
Она с тревогой ее признала. На корешке значилось: «Английский фольклор». Это была книга, которую она нашла в сундуке под кроватью. Получается, девушка не поняла ее значения?
Брат распахнул томик.
– Это нортумберлендская сказка о малыше, который не хотел спать. Мама сказала ему, что если он не пойдет в кровать, явятся феи и заберут его. Он не поверил и продолжил играть, пока в очаге не потух огонь. В этот момент феи действительно объявляются: точнее, одна милая маленькая феечка, желающая с ним поиграть. Мальчик спрашивает феечку, как ее зовут, и она говорит: «Васма». Потом она спрашивает имя мальчика, а он с шаловливой усмешкой отвечает: «Ясма».
Они еще немного играют, и мальчик пытается разжечь огонь. Он раздувает его, но одна искра вылетает из очага и обжигает палец на ноге феечки. Она скулит, как безумная, и из трубы вываливается огромная страшная мама-фея.
Мальчик запрыгивает в кровать, но слышит, как мама-фея допытывается у дочери, кто ее обжег.
– Ясма! Ясма! – завывает маленькая фея.
Очевидно, «я сама» звучит, как «ясма» с нортумберлендским акцентом, поэтому, услышав это, мама-фея страшно хмурится.
– Ну тогда, – говорит она, хватая своего фейского детеныша за ухо и утаскивая в дымоход, – ты не можешь винить никого, кроме себя самой.
Вот и вся история. Васма. Ясма. Я сама.
Бен театрально поклонился.
– И что это значит? – поинтересовался Джек.
Я сама.
– Дай мне ручку, – попросила Хэйзел немного дрожащим голосом, открывая книгу на странице для заметок.
Бен вытащил маркер из ящика с кухонными мелочами и протянул сестре:
– Что не так?
Взяв маркер в правую руку, она написала: Семь годков – отдай должок. Потом, переложив в левую, написала те же слова. Это был тот же почерк, каким были написаны записки из орехов, тот же почерк, каким было намалевано «васма» на стене ее комнаты. Долгое время Хэйзел просто таращилась на исписанную страничку.
Слово, нацарапанное грязью на стене, не было именем союзника или врага. Это была ее собственная подпись.
Не было никого другого. Никакой таинственной фигуры, дергающей за ниточки, оставляющей подсказки и направляющей ее руку. Только она сама, открывшая сундук и догадавшаяся о ценности меча, которым обладала. Только она сама, понявшая, что Ольховый король собирается уничтожить Фэйрфолд, и пытающаяся остановить его.
