Он поморщился.
– Всегда по-разному, в зависимости от проблем, связанных с проверкой городов. Может, что-нибудь вычеркнем из списка за несколько дней… или недель.
Я думал, что хуже, чем после экзамена и Джилл, я себя уже не почувствую. Я глубоко ошибался.
Я сдался, плюхнувшись на диван.
– Несколько недель, помноженные на тридцать. Проверка займет больше года.
– Если нам не повезет и Сидни не окажется в одном из первых городов, идущих по списку.
Однако я догадался, что сам Маркус не считает это вероятным.
– Ясно. Но события, которые с нами происходили, удачей не назовешь, – пробурчал я. – С чего нам вдруг сразу повезет?
– Это лучше, чем ничего, – возразил Трей. – Список – наша первая реальная зацепка.
– Надо поговорить с ее папашей, – пробормотал я. – Надо ему на мозги надавить, чтобы он мне признался, где Сидни.
Стоит отметить, что наши старания в поиске Джареда Сейджа были безуспешными. Однажды я смог ему дозвониться, но он тотчас же отключился. По телефону внушение плохо работает.
– Допустим, что ты его обнаружишь, Адриан, – произнес Маркус. – Ну и что? Ему, вероятно, известно не больше, чем тебе. Алхимики почти все держат в тайне и даже своим людям не доверяют. Так они защищаются от принудительного признания.
– Ага. – Я встал и направился на кухню, чтобы налить себе горячительного. – Мы пробуксовываем. Загляни ко мне через год, когда сможешь убедиться, что твой список завел тебя в тупик.
– Адриан… – начал Маркус.
Таким растерянным я его еще не видел. Обычно он был воплощением нахальной самоуверенности.
Реакция Трея оказалась весьма прагматичной.
– Хватит! Никакого спиртного. Ты сегодня изрядно набрался, старик.
– Это мне решать! – огрызнулся я.
И вместо того чтобы плеснуть алкоголь в стакан, я схватил наугад пару бутылок и ушел к себе в комнату, хлопнув дверью. Никто меня даже не остановил.
Перед тем как начать свою одинокую попойку, я сделал очередную попытку дотянуться до Сидни. Это было очень непросто: водка, которую я хлебал из фляжки, еще не полностью выветрилась, но мне удалось ухватиться за дух. Разумеется, ничего не обнаружилось, однако уверенность Маркуса в том, что Сидни находится на территории США, придала мне решимости. На Восточном побережье уже наступил вечер, и я захотел проверить – вдруг она легла спать пораньше. Оказалось, что нет.
Вскоре я утонул в бутылке, отчаянно нуждаясь в забытье. Я мечтал забыть про все. Про учебу. Про Джилл. Про Сидни. Я не знал, что способен впасть в такое черное уныние! Эмоции были настолько мрачными, что я потерял возможность ухватиться хоть за что-то конструктивное. После моего разрыва с Розой я считал, что ужасней той потери просто быть не может. Нет. У нас с Розой никогда не было ничего настоящего. С ней я лишился возможности, существующей только в моем воображении..
А Сидни?.. С ней у меня было все – и я все разом потерял. Любовь, понимание, уважение. Ощущение, что благодаря друг другу мы оба стали лучше и пока мы вместе, мы может справиться с чем угодно. А теперь мы были не вместе. Они нас разлучили – и я не знал, что мне делать.
«Центр устоит». Это выражение Сидни составила для нас обоих, основываясь на «Втором пришествии», стихотворении Уильяма Батлера Йейтса. Иногда, в самые безнадежные часы, меня тревожила мысль о том, что верны именно исходные слова: «Все рушится, и центр не устоит».
Я допился до беспамятства, но в результате проснулся посреди ночи с раскалывающейся головой. Вдобавок меня тошнило, но когда я доковылял до ванной, рвоты не было. Мне стало совсем паршиво. Может, дело было в том, что принадлежавшая Сидни щетка для волос до сих пор лежала на полочке и напоминала мне о хозяйке. Или в том, что я не поужинал – и не смог вспомнить, когда я в последний раз пил кровь. Неудивительно, что я в таком жутком состоянии. Постепенно моя сопротивляемость спиртному настолько выросла, что мне редко было нехорошо – а значит, на сей раз я действительно облажался. Разумно было бы начать восстанавливать баланс жидкости в организме, пить воду литрами, но я лишь порадовался саморазрушению. Я вернулся в комнату за добавкой и добился только того, что почувствовал себя еще хуже.
К рассвету голова и желудок у меня успокоились, и мне удалось провалиться в беспокойный сон. Меня разбудил стук в дверь. Наверное, стучали тихо, но из-за не прошедшей до конца головой боли ощущался этот звук, как удары кувалды.
– Убирайтесь! – завыл я, устремив заплывшие глаза на дверь.
Трей заглянул в комнату.
– Адриан, тебе надо кое с кем поговорить.
– Я выслушал все, что изрек милейший Маркус, – заявил я. – Мне не интересно.
Дверь открылась пошире, и кто-то переступил порог моей спальни. Я сел, и хотя мир вокруг меня завертелся, как безумный, я сумел рассмотреть вошедшего. У меня буквально отвисла челюсть и возникло подозрение, что я галлюцинирую. Похоже, я докатился и перешел черту. Вообще-то, я только представлял себе тетю Татьяну, но это видение (не моей тетки, а другой женщины!) казалось реальным и по-настоящему прекрасным – утреннее солнце освещало изящные черты ее лица и бросало блики на золотые волосы.
Но она не могла здесь находиться!
– Ма? – прохрипел я.
– Адриан! – Она скользнула ближе и села на кровать, нежно прикоснувшись к моей щеке. Ее рука приятно холодила мою горящую кожу. – Адриан, пора возвращаться домой.
Пожалуй, я могла бы простить алхимикам шоковый удар светом: ведь когда я смогла более-менее нормально видеть, мне предложили принять душ.
Стенка камеры отъехала в сторону, и со мной поздоровалась женщина лет на пять старше меня. На ней был излюбленный алхимиками элегантный костюм, а черные волосы оказались туго стянуты назад и уложены в аккуратный пучок. Макияж у нее был безупречный, и от нее пахло лавандой. Золотистая лилия на щеке сияла. Зрение у меня еще не полностью восстановилось, но стоя рядом с ней, я остро ощутила свое нынешнее состояние: и то, что я толком не мылась уже невесть сколько времени, и прочие неудобства. К ним относилась и моя рубашка, более всего напоминающая половую тряпку.
– Я – Шеридан, – холодновато объявила она, не уточнив, имя это или фамилия.
Мне стало любопытно: а не принимала ли Шеридан прямого участия в моих допросах? Я почти не сомневалась в том, что тюремщики работали посменно и использовали компьютерную программу, которая синтезировала женский голос, чтобы он всегда звучал одинаково…
Мои раздумья перебила Шеридан.
– Сейчас я здесь директор. Иди за мной, пожалуйста.
И Шеридан пошла по коридору, постукивая по полу высокими каблучками черных туфель, а я безмолвно последовала за ней. Я решила держать язык за зубами. Хотя в камере у меня была некоторая свобода движений, она оставалась ограниченной, и ходила я мало. Мои одеревеневшие мышцы сопротивлялись, и в результате я вяло плелась за Шеридан, причем каждый шаг давался моим босым ногам мучительно больно. По пути мы миновали много немаркированных дверей, и я гадала, кто за ними скрывается. Другие темные камеры и механические голоса? Ни единой таблички «ВЫХОД» я не увидела, а сейчас меня волновало именно это. А еще здесь напрочь отсутствовали окна или какие-то иные подсказки на то, как отсюда выбраться.
Шеридан продефилировала до лифта и терпеливо замерла. Когда мы зашли в кабину, то поднялись на один этаж выше и очутились в таком же безликом коридоре.
Шеридан распахнула совершенно неброскую дверь, и перед моим взором предстало нечто вроде душевой при спортзале: кафельный пол и открытые кабинки. Шеридан указала на ближайшую, где были приготовлены мыло и шампунь.
– После включения вода будет литься пять минут, – предупредила она меня. – Расходуй ее с умом. Когда закончишь, оденешься. Я буду в коридоре.
Она покинула помещение, якобы предоставляя мне возможность уединиться, но я точно знала, что за мной продолжают наблюдать. Однако я уже лишилась иллюзии стыда. Я принялась стаскивать с себя рубашку и заметила зеркало на боковой стене… и вздрогнула, увидев собственное отражение.
Я и раньше понимала, что состояние у меня плохое, но взглянуть в лицо реальности было совершенно другим делом. Первое, что меня поразило, – это то, сколько килограмм я потеряла! Забавно: я ведь всю жизнь заботилась о том, чтобы оставаться худой! Цели я определенно достигла и зашла гораздо дальше. Из худой я превратилась в истощенную – с костлявой фигурой и ввалившимися щеками. Болезненный вид усиливали темные круги вокруг глаз и бледная от отсутствия солнца кожа. Казалось, будто я только что справилась со смертельно опасным недугом.
Волосы у меня тоже выглядели отвратительно. Я думала, что в темноте камеры-одиночки я моюсь, в принципе, прилично… увы, я опять заблуждалась! Нелепо висящие пряди были безжизненными и сальными и превратились в жалкие и неопрятные колтуны. Несомненно, я оставалась блондинкой, но волосы потускнели и даже потемнели от пота и грязи, которые мне не удавалось оттирать тряпицей. Адриан всегда говорил, что они у меня как золото, и поддразнивал, называя их нимбом. Что бы он сейчас сказал?
