Ознакомительная версия.
И прижимает его к стенке.
Никогда еще не слышала, чтобы Уорнер так сердился. Сейчас он буквально разъярен.
– Так кому же ты все-таки служишь, солдат? – требует ответа Уорнер. – Кто твой командир?
– Я не понимаю, о чем ты говоришь! – орет на него в ответ Адам. Он пытается вырваться, но Уорнер хватает его теперь обеими руками и сильней прижимает к стене.
Я начинаю паниковать.
– И давно ты на него работаешь? – кричит Уорнер. – Давно тебе удалось проникнуть ко мне на базу…
Я вскакиваю со своего места, Кенджи следует моему примеру.
– Уорнер, – начинаю я, – прошу тебя, успокойся, он не шпион…
– Он не мог бы владеть такой информацией, – отвечает мне Уорнер, не сводя взгляда с Адама. – Только если он гвардеец Верховного главнокомандующего. И даже в этом случае вряд ли он знал бы это. Рядовому солдату это имя не разглашается…
– Я не его гвардеец, – пытается что-то объяснить Адам. – Клянусь…
– Врешь! – орет Уорнер, ударяя при этом Адама о стену. Швы на рубашке трещат. – Зачем тебя прислали сюда? Какое у тебя задание? Тебя прислали сюда, чтобы убить меня?
– Уорнер! – молящим голосом восклицаю я, подбегая к ним ближе, так, чтобы Уорнер увидел меня. – Прошу тебя, поверь мне, он никогда не работал на Верховного…
– А ты откуда знаешь? – Наконец Уорнер переводит взгляд на меня, хотя всего на мгновение. – Я точно тебе говорю, он никак не мог знать…
– Он твой брат, – в конце концов, выдыхаю я. – Пожалуйста, поверь мне. Он твой брат. У вас один и тот же отец.
Уорнер застывает на месте.
И поворачивается ко мне.
– Что? – еле слышно произносит он.
– Это правда, – говорю я, чувствуя, как при этих слова у меня буквально разрывается сердце. – И ты понимаешь, что я не могу тебе лгать. – Я качаю головой и продолжаю: – Он твой брат. Твой отец вел двойную жизнь. Он давно бросил Адама и Джеймса. Сразу после того, как умерла их мать.
Уорнер швыряет Адама с такой силой, что тот оказывается на полу.
– Не может быть, – говорит он. Сейчас он даже не моргает. Он просто смотрит на Адама, при этом руки у него дрожат.
Я выразительно смотрю на Адама.
– Скажи ему, – в отчаянии произношу я. – Скажи ему правду.
Но Адам молчит.
– Черт возьми, Адам, да говори же ты!
– И ты все это время знала? – Уорнер поворачивается ко мне. – Ты знала и ничего мне не рассказывала?
– Я хотела… Правда, я очень хотела, но считала, что я не вправе вмешиваться…
– Нет, – обрывает меня Уорнер, отчаянно мотая головой. – Нет, это бессмыслица какая-то. Как… как такое вообще возможно? – Он беспомощно оглядывает всех присутствующих. – Этого не может быть…
Он замолкает.
И переводит взгляд на Адама.
– Говори мне все, как есть, – приказывает он с таким видом, словно намерен вытрясти теперь из него всю правду. – Говори! Я имею право знать это!
И вся Вселенная в этот миг замирает, потому что сейчас оба брата пробуждаются как будто от долгой спячки. И я понимаю, что наступающие минуты становятся для них чуть ли не самыми главными в их жизни.
– Это правда, – подтверждает Адам мои слова.
И тем самым меняет все и сразу.
Уорнер отступает на шаг назад, запустив пятерню себе в волосы. Потом начинает тереть глаза, лоб, его ладонь опускается на губы, на шею. Он тяжело дышит.
– Но как такое возможно? – наконец, озадаченно произносит он.
И тогда.
И вот тогда.
Начинает раскрываться великая тайна.
Понемногу. Она выдавливается из Адама. Понемногу. Слово за словом. Мы все смотрим на них и затихаем. В углу все так же мирно спит Джеймс, а эти два брата только начинают самый сложный в их жизни разговор.
Уорнер сидит в одном углу, Адам – в противоположном. Они оба попросили нас, чтобы мы оставили их вдвоем.
И они оба внимательно смотрят на Джеймса.
На малютку Джеймса, уютный сопящий комочек.
Адам выглядит изможденным, но не побежденным. Усталым, но не расстроенным. Он как будто стал более свободным. Он больше не хмурится, не морщит лоб. Руки его лежат спокойно, не сжаты в кулаки. Лицо такое смиренное, каким я не видела его давно.
Он выглядит так, как будто испытывает громадное облегчение.
Как будто он сбросил с плеч такой груз, который мог бы со временем убить его. Он ведь думал, что если поделится правдой с Уорнером, это приведет к пожизненной войне между ним и его вновь приобретенным братом.
Но Уорнер совсем не рассердился. Он даже не расстроился.
Он просто был потрясен.
Один отец. Три брата. И двое из них чуть не убили друг друга, а все из-за того мира и той обстановки, в которой они выросли. Из-за той лжи, которой их вскармливали.
Слова, они как семена, думается мне, которые сеют в наших сердцах в самом юном возрасте.
Они растут и пускают в нас корни, глубоко обосновываясь в наших душах. Хорошие слова хорошо растут. Они процветают и находят свой дом в наших сердцах. Они выстраивают стволы вокруг наших позвоночников, укрепляют нас, когда мы чувствуем себя слабыми. Они крепко держат нас на ногах, когда мы теряем уверенность в себе. А вот плохие слова и растут плохо. Их стволы отравляют нас и опустошают изнутри, и в итоге получается, что мы следуем интересам других людей, а не своим собственным. Мы вынуждены поедать те плоды, которые порождают эти слова, мы попадаем в плен, застреваем между ветвей, которые они закручивают вокруг наших шей, они душат нас до смерти, пусть и понемногу, слово за словом.
Я не знаю, как Адам и Уорнер собираются сообщить эту новость Джеймсу. Может быть, они решат подождать, пока он немного не подрастет и тогда уже сам сможет справиться с последствиями, которые могут возникнуть от таких новостей. Я не знаю, как поведет себя Джеймс, когда узнает, что его отец – массовый убийца и разрушитель всего живого, что только есть на этой планете. Незавидное наследие.
Нет.
Может быть, это и лучше, что Джеймс пока что ничего не знает. Не сейчас.
Может быть, пока что достаточно того, что об этом узнал Уорнер.
Мне кажется, что это одновременно и больно, и прекрасно – ведь в течение одной недели Уорнер успел и потерять мать, и обрести сразу двух братьев. И хотя я понимаю, что он просил оставить его одного, не могу удержаться и подхожу. При этом я мысленно даю себе обещание не произносить ни единого слова. Просто мне хочется в такой момент быть рядом с ним.
Поэтому я сажусь рядом и прислоняюсь затылком к стене. Я просто дышу.
– Ты должна была мне все рассказать, – шепчет он.
Я колеблюсь прежде, чем ответить.
– Ты даже не можешь себе представить, сколько раз я порывалась это сделать.
– Ты должна была мне все рассказать.
– Ну прости меня, – говорю я, опуская голову. – Мне жаль, что все вышло вот так.
Молчание.
И снова молчание.
А потом…
Шепот.
– У меня два брата.
Я поднимаю голову и смотрю на него.
– У меня два брата, – с нежностью в голосе повторяет он. – А я чуть не убил одного из них.
Его взгляд сосредоточен на какой-то невидимой мне точке где-то вдали, там, где смешались боль, смятение и еще, может быть, сожаление.
– Наверное, я бы смог и сам догадаться, – говорит он мне. – Он может дотрагиваться до тебя. Живет в том же секторе. И его глаза – они всегда напоминали мне кого-то. Теперь все ясно – они такой же формы, как и у моего отца.
Он вздыхает.
– Это ужасно неудобно, – продолжает он. – Я же приготовился ненавидеть его всю оставшуюся жизнь.
Я вздрагиваю от неожиданности и удивления.
– То есть… ты хочешь сказать, что ненависти больше нет?
Уорнер опускает голову и говорит так тихо, что я едва слышу его.
– Как я могу ненавидеть его гнев, если теперь мне прекрасно известно, откуда он происходит?
Я в изумлении смотрю на него.
– Я легко могу представить себе, каковы были его отношения с моим отцом, – говорит Уорнер, покачивая головой. – И то, что ему вообще удалось после этого выжить, причем сохранив в себе больше гуманности, чем удалось мне, – это просто удивительно. – Пауза. – Нет, я не могу его ненавидеть. Я бы, наверное, солгал, если заявил, что не испытываю к нему чувства восхищения.
Мне кажется, что сейчас я разрыдаюсь.
Минуты идут, тихие и спокойные, время останавливается лишь изредка, чтобы послушать наше дыхание.
– Пойдем, – наконец шепчу я, протягивая ему руку. – Пойдем спать.
Уорнер кивает, поднимается на ноги, потом его что-то останавливает. Он смущен. И еще его будто что-то терзает изнутри. Он смотрит на Адама. Адам встречает его взгляд.
Они долгое время смотрят друг на друга.
– Пожалуйста, прости меня, – произносит Уорнер.
И я с удивлением смотрю, как он шагает по залу в противоположный угол. Адам мгновенно встает. Он тоже смущен и готов обороняться. Но по мере приближения Уорнера, Адам расслабляется.
Они стоят друг перед другом, лицом к лицу, и первым говорить начинает Уорнер.
Адам напрягает мышцы лица. Он смотрит куда-то в пол.
Ознакомительная версия.
