Порыв ветра донес запах соленой воды. Яданси было не разглядеть из леса, но присутствие моря ощущалось на протяжении всего пути.
Прохладный воздух, впрочем, не приносил облегчения. Не из-за жары, а потому что в одном седле с Мериком сидела Сафия.
Вынужденная близость оправдывала прикосновения к ее телу, позволяла приобнять ее, чтобы держать поводья, временами прислоняться к ней и чувствовать, как она в эти моменты замирает. В то же время у принца ужасно затекли ноги, и он опасался, что когда придет время остановиться и разбить лагерь, походка у него будет, как у Хермина.
И все же неудобство было последним, что его волновало. Каждый шаг лошади подталкивал его все ближе к Сафи, заставлял прижиматься животом к ее пояснице, бедрами и икрами – к ее ногам и, как Мерик ни старался думать о Божьем даре и оказанной ему там теплой встрече, ум настойчиво занимали совсем другие мысли.
О форме ее ног. Об изгибе, где шея переходила в плечо.
После разговора в поселке, когда он узнал, что Сафия не знала заранее о помолвке и что она не намерена выходить за Леопольда, Мерик перестал сопротивляться влечению. В конце концов, зачем притворяться, что его нет? Куллен был прав: сопротивление в лишь отбирает силы, но ты все равно в проигрыше.
Однако, прежде чем прекратить спорить с сердцем, Мерик должен был убедиться, что Сафия разделяет его чувства. И он убедился в каюте капитана. Всего несколько взглядов, несколько слов, потайной жар за напускной легкостью речи и движений – и ему больше не требовалось доказательств. Но даже тогда он колебался, не смог сразу отдаться этому притяжению. Нужно было последнее испытание, что-то внезапное, скорее подтверждение, нежели новое признание – если бы она отстранилась или отвела взгляд, когда Мерик смотрел ей в глаза, он бы понял, что неверно истолковал ситуацию.
Поэтому он взял ее тогда за руку – и тут же увидел, что она испытывает те же чувства. И два потока слились, потому что у них оказалось одно русло на двоих.
Теперь Мерика мучила колкая сила магии. Ярость или нет – он не знал. Она бурлила под кожей, слишком горячая, слишком тяжелая, и беспощадное нубревенское солнце только распаляло мучение. Еще хуже было то, что Ноэль и Иврена, казалось, безотрывно наблюдают за ним. Особенно Ноэль. С самого момента, когда они ступили на сушу, Ноэль не выпускала его из вида, и Мерик чувствовал, как она сверлит его взглядом.
Зато теперь, когда его общение с Сафи уже не было постоянным сражением, с ней можно разговаривать. И она проявила удивительную словоохотливость, засыпав его вопросами. Сколько человек живет в Ловатце? Твой бог – он бог только воды или вообще всего? Сколько языков ты знаешь?
Мерик терпеливо отвечал. В Ловатце около ста пятидесяти тысяч человек. Всевышний – бог всего. Я свободно говорю на далмоттийском, прилично на марстокийском и еле-еле на карторранском.
В конце допроса у него тоже появилось желание и ее кое о чем спросить.
– А помнишь, – начал он, – ты сказала, что карторранцы тебя ищут? Откуда ты знала? Вряд ли это была случайная догадка.
– Ну, – нехотя произнесла Сафи, – я, как-никак, ведьма Истины.
– Понятно, – отозвался Мерик. Он так и подумал. Сняв флягу с водой с пояса, он протянул ее Сафи, хотя у самого пересохло в горле. Та сделала несколько аккуратных глотков, хорошо понимая ценность воды в этих краях. Затем Мерик спросил: – И где сейчас эти карторранцы? Твое ведовство может это предсказать?
Она покачала головой.
– Это работает по-другому. Надо произнести некое утверждение. Тогда я пойму, правда это или нет. Например: карторранцы сейчас совсем близко…
Сафи вздрогнула и замерла. Мерик почувствовал ее напряжение и забеспокоился, но она тут же расслабилась.
– Это неправда, они не близко. – Она протянула ему воду обратно.
Мерик взял флягу и задумчиво произнес:
– Значит, все хорошо…
– А вот это неправда. – Она посмотрела на него через плечо. – И ты сейчас не про карторранцев думал.
Он хмыкнул и сделал глоток воды. Из-за жары она была неприятно теплая, но хотя бы увлажняла рот.
– Я думал о том, что твой дар – опасная вещь, донья. И я понимаю, почему некоторые считают, что ради него стоит проливать кровь. А меня расстраивает, когда люди оправдывают пролитую кровь.
– Мой дар опасен, – кивнула Сафи. – Но люди преувеличивают его возможности. Честно говоря, я сама довольно долго его переоценивала. Например, меня легко сбивает с толку искренность. Если ты действительно веришь в то, что говоришь, я не отличу это от правды. Когда ты рассказываешь о Всевышнем, моя магия считает, что он существует. Но она считает то же самое, когда мой телохранитель говорит про Шелока или когда дядя говорит про Инан… – Она помолчала, затем добавила: – Поэтому я сначала не поверила, когда ты сказал, что Нубревене нужно торговое соглашение. Магией я чувствовала, что это правда, но магией я также чувствовала, что Сотня островов – именно такая, как в книжке Ноэль.
Сожаление в ее голосе не ускользнуло от Мерика.
– Ясно, – произнес он.
Ненадежное волшебство Сафи могло, тем не менее, сказать ему то, что он хотел знать.
– Мой отец дал заколдованные миниатюры капитану, который устроил бунт. Это так?
Воздух загустел, а небо словно задержало дыхание – или, возможно, Мерик в ожидании ответа сам перестал дышать.
– Да, – ответила, помолчав, Сафи. – Это так.
Мерик выдохнул и посмотрел на облака.
– То есть Ловатц не отвечает на мои послания нарочно.
– Да.
– И, выходит, я как адмирал с самого начала ничего не значил. Отец меня просто использовал, и теперь…
– Нет, – внезапно перебила Сафи. – Подожди. Моя магия говорит, что не все твои слова – правда.
– И что это значит?
– Точнее не скажу, – вздохнула Сафи.
– Ну и ладно, – проворчал Мерик, убеждая себя, что большего ему знать не надо. Догадки ни к чему не приведут. Он решил подумать про отца и Хайета уже в Лейне.
– Слушай, – произнесла Сафи задумчиво, – а зачем отцу тебя было обманывать?
– Потому что я для него ничего не значу, – отозвался Мерик. – У меня недостает волшебства, чтобы удержать корону, и недостает терпения, чтобы вести дипломатические игры.
– Это у тебя-то недостает терпения? – Сафи рассмеялась. – Ты несравнимо терпеливее меня. А уж если бы ты знал моего дядю…
– Ты не видела мою сестру, – возразил Мерик. – Вот истинное самообладание.
– Однако люди любят не ее, а тебя, – заметила Сафи. – Значит, остальное неважно.
– Здесь меня действительно любят, – согласился Мерик, вспоминая Божий дар, но на этот раз без прежней радости и гордости. – Но в Ловатце все по-другому. Это город пуристов. Мой отец держится у власти лишь потому, что умеет их ублажить, при этом не давая им всего, что они хотят.
– Откуда взялось столько пуристов?
– Их всегда было много на севере, но после войны они расползлись повсюду. И продолжают расползаться. Ты же видела, что война сделала с нашими землями, донья. Полстраны теперь пустыня, и в результате все хотят найти способ контролировать магию, а еще лучше – истребить ее. Дай волю пуристам – любого со Знаком магии кинут на растерзание псам.
Сафи задумчиво вытерла лоб рукавом. Мерику показалось, что она подбирает слова.
– У тебя еще есть мать, – произнесла она наконец. – Почему королева Яна не повлияет на пуристов? Или хотя бы на твоего отца. Все-таки она августейшая особа, ее воля – воля Всевышнего. Ее бы послушали.
– Послушали бы, но увы, – вздохнул Мерик и горько усмехнулся. Ему еще в детстве пришлось смириться, что мать выражает отнюдь не волю Всевышнего, а волю своих визирей. Казалось, они подсказывают ей не только что говорить, но и что думать. Королеве далеко было до Иврены или Керрил.
– Кто такая Керрил? – спросила Сафи.
Мерик удивленно моргнул. Неужели он думал вслух?
– Мать Куллена, – ответил он. – Когда я переехал в Нихар, она меня вырастила как сына.
– Разве не Иврена?
