Ноги все еще болели от верховой езды, но я полюбила свою лошадь и часто вечерами подходила и прижималась к ее теплой шее, одной рукой теребя загривок, второй – поглаживая мягкий нос меж огромных пышущих ноздрей. Вопреки моим уверениям, Кип всерьез верил, что я общалась с лошадьми на психическом уровне. На самом деле, меня в них привлекало совсем другое, то, что поначалу даже обескураживало: лошади казались такими реальными, огромными и осязаемыми, но лишь в физическом смысле, а вовсе не в том, в каком я привыкла воспринимать людей, вокруг которых постоянно ощущала пульсирующее сознание.
Когда я стояла, прижавшись лицом к шее лошади, то закрывала глаза и представляла, что, возможно, так себя и чувствует обычный человек, не провидец, рядом с другим человеком. Просто близость и тепло другого тела. Ночами, лежа рядом с Кипом, я порой задумывалась, уж не из-за его ли потери памяти мне с ним так комфортно. Возможно, поэтому его разум не чувствовался так назойливо, как бывало с другими, точно без воспоминаний о прошлом в его голове царило спокойствие. Кип редко говорил о том, что с ним случилось, но меня неизменно удивляло, каким счастливым он казался. Мир в каком-то смысле был ему в новинку, и, невзирая на голод и усталость, Кип источал жизнелюбие. Однажды ночью он пытался объяснить свое состояние. Мы лежали на траве, прижавшись друг к другу, а неподалеку паслись лошади, привязанные к ветвям.
– Когда ты разбила резервуар, это было точно взрыв. Вот как я это почувствовал. Взрыв, но в хорошем смысле. И с этого момента всё будто разделилось на До и После. Именно в тот миг, когда ты разбила стекло, этот грохот и крушение стали для меня взрывом.
Я поморщилась, вспомнив взмах ключа и оглушительный звук, разорвавший тишину помещения. Он продолжал:
– Всё, что было прежде, потеряно для меня. Конечно, грустно. И я, само собой, предпочел бы знать свое прошлое. Однако всё, что случилось после того, как ты разбила резервуар, это После, это моя жизнь, мое настоящее. И я не могу это отрицать. Это то, что у меня есть. Трудно объяснить, но это будоражит, в известном смысле. Всё такое новое, непознанное.
Я вздохнула.
– Сам-то по себе я бы не был таким восторженным.
Но я понимала, что он имел в виду, и чувствовала за него ответственность. Ведь это я разбила резервуар и устроила «взрыв». Не могу сказать, разрушила ли я его старый мир или создала новый, а может, и то, и другое. Но в любом случае – поняла, что мы крепко связаны с того момента, как я ударила ключом по стеклу резервуара. А может, и с того момента, как мы встретились взглядом.
Пока мы шли через болота, нам попалось только одно поселение. Еще издали мы завидели холм, возвышающийся над болотом, очертания домов на его вершине и поля с посевами, разбросанные по его склону.
В таком богом забытом месте могли жить только Омеги, но мы все равно обошли их стороной и только после захода солнца. Здесь в пределах видимости не было никаких перелесков, но в полумиле к западу от поселения мы наткнулись на заросли камышей, столь высоких, что могли в них надежно укрыться вместе с лошадьми. Поэтому решили остановиться тут на ночлег.
Мы привязали лошадей, рассчитывая так и держаться на расстоянии и до рассвета отправиться в путь, но нас привлекла музыка. Звуки дудочек лились через болото. Когда ветер стихал, мы различали даже бренчание гитары. Я впервые слышала музыку за долгие годы. Еще в поселении кузнец по имени Сара, бывало, играл для нас на дудочке после сбора урожая или у костра среди зимы. Иногда мимо нашего поселения проходили барды-Омеги. В последний неурожайный год несколько бардов останавливались у нас, но расплатиться деньгами мы не могли, поэтому лучшее, на что они могли рассчитывать – это ночлег и скудный ужин. Тем вечером, на болоте, мне подумалось, что я настолько давно не слышала музыку, что звуки, доносящиеся из селения, казалось, шли не просто из темноты, а проникали из прошлого. Мелодии, что наполовину слышались, наполовину вспоминались.
Тонкий серп луны едва освещал путь, поэтому, пока мы пробирались через болото к поселению, несколько раз – то поодиночке, то оба сразу – угодили по колено в воду. Голод начисто заглушил угрызения совести, шевельнувшиеся в душе при мысли о том, чтобы украсть у Омег, но, приблизившись к ветхим лачугам, мы почуяли зловонный запах гниющих полей и поняли, что тут вряд ли чем можно поживиться.
Но зато здесь играла музыка, и мне хотелось впитать ее звучание. Мы ползли через клочья полей, пока не начались постройки.
Звуки доносились с южной стороны холма из сарая, ярко освещенного фонарями. Через открытую дверь мы видели силуэты людей. Одни сидели на тюках сена, другие плясали под дудку. Мы подкрались к задней стене сарая, не опасаясь собак, которые бы наверняка почуяли нас – в поселении Омег собаки не водятся.
Теперь музыка звучала громче. Стену из грубых балок сплошь покрывали щели и трещины, к которым мы припали, заглядывая внутрь. Фонари, казалось, мерцали в такт с музыкой. Посреди сарая на самодельной сцене из тюков сена двое мужчин играли на дудочках, а женщина перебирала струны гитары. Судя по одежде, нарядной и, вместе с тем, дорожной, мы поняли, что они – бродячие барды. Очевидно, их появление и стало поводом для этой скромной вечеринки. Вокруг них толпились местные – худые, но веселые, а некоторые, уже изрядно подвыпив, качались в такт музыке.
– Пошли, – Кип потянул меня за локоть.
– Они нас не увидят с таким освещением, – прошептала я, прижимая лицо к грубым доскам.
Какой-то мужчина кружил за руки молодую девушку так, что ее единственная нога отрывалась от пола, когда она, громко смеясь, делала очередной виток вокруг него.
– Я не о том.
Я повернулась. Кип отступил назад, отвесил полупоклон и снова протянул мне руку.
– Потанцуем?
Я подавила смех – столь нелепой выглядела эта сцена. Но он лишь улыбнулся в ответ.
– Давай притворимся, что мы не беглецы. Всего на несколько минут. Как будто мы просто двое людей, которым захотелось потанцевать.
Должно быть, Кип, как и я, знал, что это настоящее безумие. В любую минуту нас могли заметить. Даже здесь, среди таких же Омег, нам нельзя себя обнаружить. Слухи могли бы дойти до Виндхэма, если там еще не знали о краже лошадей из деревни Альф. Нас преследовали солдаты, и за наши головы наверняка полагалось вознаграждение, перед которым эти изможденные и тощие люди вряд ли устояли бы. И вдобавок ко всему, неведомым образом здесь присутствовала Исповедница. Ее разум, словно лезвие, пронзал ночное небо.
Но темнота, аромат табака, пивные пары и музыка заставили позабыть на миг все опасения и с легкостью принять его руку. Свет, льющийся из щелей сарая, желтыми полосами лег на его лицо. Вторую руку я положила ему на бок, и мы стали кружить под звуки музыки. Эти несколько мгновений стали для нас словно проблески другой жизни: той, где мы могли не прятаться в темноте, а быть внутри сарая, веселясь и танцуя с друзьями. В той жизни нас бы заботил плохой урожай или прохудившаяся крыша, а не помещение с резервуарами и преследующие нас солдаты Совета. И по ночам мне снился бы симпатичный паренек, которого встретила на рынке, а не видения смертоносного взрыва.
Мы остались там еще на несколько песен. Когда заиграла джига, мы стали крутить друг друга, придумывая замысловатые движения. Мы не могли позволить себе смеяться и даже разговаривать, но танцоры по ту сторону стены смеялись и болтали за нас. Их голоса и хохот становились громче вместе с музыкой.
Начал накрапывать легкий дождь. Погода стояла теплая, да к тому же мы и так уже промокли, пока шли через болота, так что особенных неудобств он не принес. Однако напомнил, что мы лишь крадем обрывки чужой жизни. Возможно, так я и делала все те годы, в деревне, пока нас с Заком не разделили.
Мы не разговаривали, когда пробирались сквозь тьму на звук музыки, молчали и теперь, когда шли обратно, прыгая по болотным кочкам.
* * *
Дни шли, и мы порой завидовали той радости, с какой лошади поедали траву. Нам же на болотах не попадалось ничего съестного. В темных прудах отыскали лишь несколько ракушек, которые оказались пустыми. Но, по крайней мере, мы всегда могли напиться, и среди неприветливой болотистой местности можно было идти много дней кряду, не встретив ни единого поселения. Хотя, с другой стороны, там мы могли бы украсть хоть какую-нибудь еду.
Кип шутил теперь гораздо реже. Ночами, когда мы сидели рядом, глядя, как лошади жуют траву, я ловила себя на том, что непроизвольно повторяю их жующие движения с пустым ртом.
– Ты никогда не думал, почему у лошадей нет близнецов? – спросила я, наблюдая, как они паслись поблизости. – Или у любого другого животного.
– Иногда бывают и у них, – ответил он.
– Да, такое случается, что у них рождаются сразу несколько детенышей, но не полных близнецов. Они не связаны, как мы.
Он пожал плечами.
