Зубы Паскао блестят в ночи. Он обводит взглядом город:
– Может, и к лучшему, что у тебя не было всех этих штук. Иначе нам сейчас нечего было бы спасать.
– А стоит оно того? – спрашиваю я немного спустя, наслаждаясь прохладным ветерком. – Неужели ты готов пожертвовать жизнью ради страны, которая ничего для тебя не сделала?
Паскао молчит несколько секунд, потом поднимает руку и показывает куда-то на горизонт. Я всматриваюсь – что он имеет в виду?
– Я рос в секторе Уинтер, – говорит он. – Обе мои сестренки на моих глазах провалили Испытания. Спустя какое-то время я и сам пришел на стадион и тоже едва не провалился. Я оступился, делая прыжок. Смешно, правда? Один из военных увидел мое падение. Никогда не забуду его взгляда. Поняв, что никто, кроме него, не видел моего срыва, я стал его упрашивать никому не говорить. Его терзали сомнения, но он все же не отметил ошибки. Когда я прошептал слова благодарности, он сказал, что помнит двух моих сестренок. Он сказал: «Я думаю, двух смертей твоей семье больше чем достаточно».
Паскао молчит какое-то время.
– Я всегда ненавидел Республику за то, что она сделала с теми, кого я любил, со всеми нами. Но иногда я думаю о том военном: где он, как сложилась его жизнь; о людях, которых он любил, жив ли он вообще. Кто знает? – Он пожимает плечами. – Если бы я выбрал другой путь и предоставил Республике самой разгребать свои проблемы, то, когда бы она пала, я, пожалуй, уехал бы отсюда. Нашел бы возможность жить где-то в другом месте, скрываться от властей. Не знаю, почему я хочу теперь защищать с ними одну высоту. Может, у меня есть капелька веры.
Паскао рассказывает о своей жизни, о злости на себя за то, что не умеет облечь ответ в правильные слова. Но я прекрасно понимаю его. Я качаю головой и смотрю в сторону сектора Лейк, вспоминаю брата Джун.
– Да, у меня тоже есть капелька веры, – говорю я.
Немного спустя мы проходим внутрь госпиталя. Я снимаю с себя костюм, напяливаю свою одежду. План, как предполагается, начнет работать, когда Анден объявит о капитуляции. После этого действуем шаг за шагом. Все может измениться в любой момент.
Паскао отправляется отдохнуть, а я возвращаюсь в палату Идена узнать, как там идут дела у лаборантов, есть ли какие новости. Они словно прочли мои мысли – группа медиков встречает меня у дверей палаты. Они разговаривают вполголоса. Спокойствие, которое сошло на меня во время ночного путешествия, мгновенно исчезает.
– Что случилось? Скажите! – вопрошаю я.
Вижу усталость в их глазах. Сердце в груди тревожно екает.
– Мы получили кое-какие данные из лаборатории в Антарктиде, – сообщает лаборант из-за пластикового капюшона. – Похоже, нам удалось синтезировать некий состав из крови вашего брата. Он практически может действовать как сыворотка. Он работает… в некоторой степени.
Сыворотка. Я чувствую приток энергии, даже голова кружится от облегчения. Не могу сдержать улыбку.
– Вы уже сообщили Президенту? Она действует? Можем мы ее использовать на Тесс?
– Практически может действовать как сыворотка, Дэй, – повторяет лаборант.
– Что вы хотите сказать?
– Антарктиды подтвердили: вирус, вероятно, мутировал из первичного, к которому у Идена развился иммунитет. Или, возможно, соединил в процессе мутации свой геном с другим геномом. Т-лимфоциты вашего брата имеют способность сосуществовать с агрессивным вирусом. В наших образцах один из полученных составов, кажется, отчасти действует…
– Это я уже понял, – перебиваю я.
Медик хмуро смотрит на меня, словно боится, как бы я не заразил его своим нетерпением.
– Но чего-то нам не хватает. – Он раздраженно вздыхает. – Некий компонент отсутствует.
– Что значит – отсутствует? – спрашиваю я. – Какой компонент?
– В какой-то момент вирус, вызвавший нынешнюю вспышку, мутировал из исходного чумного вируса и соединился с другим, поэтому у нас и не хватает какого-то звена. Мы полагаем, он мог мутировать в Колониях, и, возможно, довольно давно. Может, несколько месяцев назад.
Сердце падает, когда я понимаю, что они пытаются мне втолковать.
– Значит, сыворотка пока не работает?
– Дело не только в этом. Мы даже не знаем, сможем ли получить действенную сыворотку. Иден в данном случае не является нулевым пациентом. – Лаборант снова вздыхает. – И пока мы не найдем человека, в организме которого произошла мутация, думаю, нам не удастся создать сыворотку.
Я просыпаюсь от сирены, воющей в нашей высотке. Воздушная тревога. На секунду я возвращаюсь мыслями в Денвер: мы с Деем сидим в кафе с настольными лампами, на улице падает дождь со снегом, а я ловлю каждое слово – он говорит, что его дни сочтены. Я снова на этих охваченных паникой, погрузившихся в хаос улицах, а сирена все ревет и ревет в наших ушах, мы держимся за руки, в ужасе ищем убежища.
Постепенно возвращаюсь в реальность моей комнаты под дикий вой. Сердце начинает колотиться, я выпрыгиваю из кровати, останавливаюсь, чтобы успокоить визжащего Олли, потом бегу к стене и включаю монитор. Диктор читает заголовки новостей, перекрикивая сирену, в нижней части экрана горит сердитое красное предупреждение:
ВСЕМ УКРЫТЬСЯ.
Я пробегаю взглядом текстовые заголовки.
ВРАЖЕСКИЕ ВОЗДУХОЛЕТЫ ПРИБЛИЖАЮТСЯ К ЛОС-АНДЖЕЛЕСУ
ВСЕМ ВОЕННЫМ СРОЧНО ЯВИТЬСЯ В СВОИ ШТАБЫ
ПРЕЗИДЕНТ РЕСПУБЛИКИ ГОТОВИТСЯ СДЕЛАТЬ ВАЖНОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ
Ранее сообщалось, что Колонии атакуют Лос-Анджелес только через три дня. Похоже, они опережают собственное расписание и готовятся нарушить ими же объявленное затишье. Значит, и нам придется опередить расписание. Я закрываю уши, бегу на балкон, смотрю на горизонт. Рассвет только-только занялся, и затянутое тучами небо скрадывает обзор, но все равно над небесной линией калифорнийских гор видны точки, которые трудно с чем-то перепутать.
Воздухолеты. Колонии или африканцы – не могу разобрать с такого расстояния, но точно знаю, это не корабли Республики. Судя по их местоположению и скорости, меньше чем через час они будут над центром Лос-Анджелеса. Я включаю микрофон и бросаюсь в гардероб, чтобы одеться. Если Анден собирается выступить с обращением, то он, несомненно, объявит о капитуляции. А если так, то я должна как можно скорее присоединиться к Дэю и Патриотам. Ложная капитуляция может длиться лишь до того момента, пока не превратится в реальную.
– Где вы, ребята? – кричу я, услышав на линии голос Дэя.
Он звучит так же взволнованно, как и мой. В его микрофоне тоже воют сирены.
– Я в палате Идена. Видишь корабли?
Завязывая шнурки на ботинках, я смотрю на горизонт.
– Вижу. Я с вами. Скоро буду.
– Смотри на небо. Береги себя. – Он замолкает на две секунды. – И поспеши. У нас проблема.
На этом разговор прекращается, и я выбегаю за дверь. Олли несется рядом, точно ветер.
Когда мы добираемся до лабораторного этажа центрального госпиталя в Бэнк-Тауэре и нас проводят к Дэю, Идену и Патриотам, сирены смолкают. Вероятно, в секторе снова вырубилось электричество, и если не брать в расчет правительственные здания вроде Бэнк-Тауэра, призрачно-серый городской пейзаж за окном почти целиком погрузился во влажные утренние тени. Экраны в коридоре показывают трибуну, на которой в любую секунду может появиться Анден с обращением к народу. Олли будто приклеен к моей ноге, он тяжело дышит после гонки. Я глажу его по голове, и он в благодарность лижет мне ладонь.
Я присоединяюсь к Дэю и остальным в палате Идена в тот момент, когда на экране появляется Анден. Вид у малыша измученный, он, кажется, в полусознательном состоянии. Все еще лежит под капельницей, но других проводов и трубок к нему не подключено. Рядом с кроватью лаборант что-то пишет в своем планшете.
На Дэе и Паскао, если не ошибаюсь, республиканские костюмы для выполнения заданий, требующих больших физических усилий, – такой же был на мне, когда я вызволяла Дэя из Баталла-Холла. Я полночи скакала по крышам зданий в поисках Каэдэ.
Дэй и Паскао разговаривают с медиком, и, судя по их лицам, ничего хорошего он им не сообщает. Хочется узнать подробности, но Анден уже поднялся на трибуну, и мои вопросы остаются незаданными – мы все поворачиваемся к экрану. Я слышу только наше дыхание и зловещее отдаленное гудение приближающихся воздухолетов.
Вид у Андена собранный, и, хотя со времени нашей первой встречи прошел всего год, груз забот прибавил всему его облику и возраста, и серьезности. Лишь сжатые челюсти выдают его эмоциональное состояние. На нем белый мундир с серебряными эполетами и золотым республиканским гербом. За его спиной два флага: один – республиканский, другой – белый. Комок в горле. Флаг, о котором я много знаю из учебников, но никогда не видела, чтобы им пользовались в реальной жизни. Мы все этого ждали, сами все спланировали и знаем, что все не по-настоящему, но я ничего не могу с собой поделать: мною овладевает ощущение поражения и страшной черной беды. Я словно на самом деле отдаю свою страну в чужие руки.
