В Нарабале она повсюду ощущала на себе любопытствующие взоры. Каждый раз, оборачиваясь, девушка замечала, что все пристально пялятся на нее, словно она явилась в город голой. Все знали ее – дикую Тесме, сбежавшую в джунгли, – ей улыбались, махали, расспрашивали, как идут дела, а за этим обычным добродушием были глаза – внимательно-пристальные, враждебные, сверлящие ее с неподдельным интересом и старающиеся разгадать, что у нее на душе. «Почему ты презираешь нас? Почему чуждаешься? Почему делишь дом с отвратительным чужаком?» Она улыбалась в ответ, махала рукой и говорила вслух: «Рада увидеться с вами снова», «Все отлично», а про себя отвечала пронизывающим глазам: «Я никого не презираю, мне просто нужно было уйти, и Хайрогу я помогла потому, что, помоги я кому-нибудь, мне, возможно, за это воздается», но они не понимали.
Никто не заходил в ее комнату в материнском доме. Тесме сложила в мешок книги, кубики и отыскала аптечку с лекарствами, которые, по ее мнению, могли сгодиться Висмаану. Здесь были антивоспалительные средства для ускорения заживления ран, жаропонижающее и многое другое – вероятно, все бесполезное для чужака, но она полагала, что стоит попробовать. Тесме бродила по дому, ставшему для нее непривычным, несмотря на то, что она прожила здесь всю жизнь. Деревянные полы вместо разбросанных листьев, настоящие прозрачные стекла на шарнирах, настоящий механический чистильщик с кнопками и рукоятками – все эти миллионы цивилизованных вещей и приспособлений, выдуманных человечеством много тысяч лет назад в другом мире, от которых она сбежала в свою маленькую хижину с живыми ветвями, растущими по стенам…
– Тесме?
Она удивленно оглянулась. В дверях стояла ее сестра Мирифэйн, почти близняшка: та же манера говорить, то же лицо, те же длинные тонкие руки и ноги и прямые черные волосы. Только на десять лет старше и на десять лет более примирившаяся со своей жизнью. Замужняя работающая женщина, мать.
Тесме всегда страдала при виде Мирифэйн, словно смотрелась в зеркало и видела себя на десять лет старше.
– Мне кое-что нужно, – нехотя объяснила Тесме.
– А я надеялась, что ты решила вернуться домой, – сказала Мирифэйн.
– Зачем?
Мирифэйн ответила привычной проповедью о возобновлении нормальной жизни, возвращении в общество и полезном труде. В конце она сказала:
– Мы упустили тебя.
– Может быть, – ответила Тесме, – но я делаю то, что нужно мне. – Она немного помолчала. – Рада была повидать тебя, Мирифэйн.
– По крайней мере, ты останешься на ночь? Мать скоро вернется, она будет рада, если ты пообедаешь с нами.
– Мне далеко идти. Я не могу терять здесь много времени.
– Знаешь, ты хорошо выглядишь. Загорелая, окрепшая… По-моему, отшельничество пошло тебе на пользу.
– По-моему, тоже.
– Думаешь еще пожить в одиночестве?
– Это мне нравится, – ответила Тесме, завязывая мешок. – Как у вас?
Мирифэйн пожала плечами.
– По-прежнему. Только я на время отправлюсь в Тил-Омон.
– Счастливо.
– Хочу вырваться из нашей заплесневелой жизни и отдохнуть. Холтас поработает там с месяц над проектами постройки новых городов в горах приходится обеспечивать жильем всех этих инородцев, что начинают прибывать. Он хочет взять с собой меня и детей.
– Инородцев? – переспросила Тесме.
– Ты разве не знаешь?
– Расскажи.
– Ну, иномиряне, что живут на севере, начинают проникать сюда. Есть один вид, вроде ящериц с руками и ногами, они хотят развивать фермы в джунглях.
– Хайроги?
– А, так ты слышала? И еще одно племя, напыщенное и воинственное, с лягушачьими рожами и темно-серой кожей. Холтас говорит, что они уже заняли в Пидруиде все мелкие должности, вроде клерков и писцов, а теперь начинают наниматься сюда, и кое-кто из архитекторов собирается спроектировать для них поселения внутри страны.
– Значит, они не будут вонять в прибрежных городах?
– Что? А, я думаю, часть из них все равно тут осядет. Никто не знает, сколько их будет, но, по-моему, наши вряд ли согласятся на большое число иммигрантов в Нарабале, да и в Тил-Омоне тоже…
– Да, я понимаю, – кивнула Тесме. – Ну, передавай всем привет, пойду обратно. Надеюсь, ты приятно отдохнешь в Тил-Омоне.
– Тесме, пожалуйста…
– Что, пожалуйста?
Мирифэйн сказала с досадой:
– Ты такая резкая, такая далекая и холодная! Мы не виделись несколько месяцев, а ты еле выносишь мои расспросы и смотришь на меня с таким раздражением. Почему ты злишься, Тесме? Разве я тебя когда-нибудь обижала?
Почему ты такая?
Тесме знала, что бесполезно снова все объяснять. Никто не понимал ее, и меньше всего те, кто уверял, что любит. Стараясь говорить мягче, она ответила:
– Назови это запоздалым переходным возрастом, Мири, или возмужанием юности. Ты очень хорошо относишься ко мне! Но только это зря, я все равно уйду. – Она легонько коснулась пальцами руки сестры. – Может, я загляну на днях.
– Надеюсь.
– Только скоро не ждите. Передайте всем привет от меня, – сказала Тесме и вышла.
Она торопливо шла по городу, боясь встречи с матерью или с кем-нибудь из старых знакомых, особенно бывших любовников. Девушка украдкой оглядывалась, как вор, и не раз быстро ныряла в переулки, заметив того, кого не хотела видеть. Встречи с сестрой было достаточно. Пока Мирифэйн не сказала, что раздражение ее хорошо заметно, Тесме не сознавала этого. Мири была права: Тесме чувствовала, что остатки раздражения еще кипят внутри ее. Эти люди, эти унылые маленькие людишки со своим ничтожным честолюбием, маленькими предрассудками, замкнувшиеся в череде своих бессмысленных дней – они приводили ее в ярость. Чумой рассеяться по Маджипуру, сгрызая ненанесенные на карту леса и загаживая необъятный океан, основывать грязные города в местах удивительной красоты и никогда не задаваться какой-нибудь целью. Слепые, нерассуждающие натуры – это было хуже всего.
Никогда они не посмотрят на звезды и не спросят, что это такое. А ведь именно это волновало человечество на старой Земле, заставляя превращать в копию материнского мира тысячи захваченных планет. Имеют ли звезды хоть какое-нибудь значение для человечества Маджипура? Наверное, Старая Земля все еще для них что-то значит и кажется прекрасной, лишившись за прошедшие столетия серой скучной шелухи и накипи, несомненно, она далеко ушла от Маджипура, который лишь через пять тысячелетий станет ее отражением с раскинувшимися на сотни миль городами, всеобщей торговлей, грязью в реках, истребленными животными и бедными обманутыми людьми, Изменяющими Форму, повсюду загнанными в резервации, – со всеми старыми ошибками, принесенными в девственный мир. Тесме это поражало до глубины души, заставляя кипеть от бешенства. Она считала, что все это от путаницы личных целей, расстроенных нервов и отсутствия любовника, но затопившая ее ярость возникла вдруг от недовольства всем человеческим миром. Ей хотелось схватить Нарабал и сбросить в океан. К сожалению, она не могла этого сделать, не могла ничего изменить, не могла приостановить то, что они называли распространением цивилизации. Все, что она могла, – это вернуться в джунгли к сплетающимся лианам, влажному сырому воздуху, пугливым животным болот, к хижине, к увечному Хайрогу, который, будучи частью затопляющего планету прилива, был и тем, о ком она заботилась, кого даже лелеяла, потому что остальным ее сородичам он не нравился, пожалуй, они даже ненавидели его, и она, заботясь о нем, отличалась от них.
Голова болела, мускулы лица стали жесткими, будто одеревенели, она понимала, что идет, сгорбясь, неся на плечах всю тяжесть жизни, от которой отреклась. Она сбежала из Нарабала так быстро, как только смогла.
4
Висмаан лежал в постели и, кажется, ни разу не шевельнулся, пока ее не было.
– Как тебе, лучше? – поинтересовалась Тесме. – Как ты один справлялся?
– Очень спокойный день. Только нога чуть больше опухла.
– Давай взгляну.
