грязь тренировочной площадки. В наступающих сумерках над оставленными копытами лужицами кружили насекомые. Из рощицы позади них доносилось вечернее пение птиц, в котором звучали какие-то странные жалобные нотки. Женщине стало слегка не по себе.
– Непроницаемая тьма, говоришь? – покачал головой Вилл. – Странная идея.
– Почему бы и нет? – услышала Ферен собственный голос. – Если красота умерла?
Рассеченные пополам рекой Дорсан-Рил, земли Обители Драконс состояли из ряда голых холмов, множества старых рудников, трех рощиц, когда-то образовывавших небольшой лес, единственной деревни с подневольными крестьянами, мелких хозяйств, окруженных низкими каменными стенами, и нескольких расположенных на месте заброшенных каменоломен глубоких прудов, где разводили различные виды рыб. На лугах паслись черношерстные амриды и прочий скот, но трава там росла плохо.
За этими землями простиралась северо-западная граница Куральда Галейна, к которой вели единственная изрытая колеями дорога и единственный массивный азатанайский мост. Большая часть движения осуществлялась по реке Дорсан-Рил, где задачу путникам облегчали многочисленные буксирные тросы и лебедки, хотя даже эти приводимые в действие быками машины прекращали работу во время весеннего паводка, когда рев воды слышался в каждом помещении Большого дома с расстояния даже в тысячу шагов.
Холмы непосредственно к западу и северу от крепости состояли в основном из гранита, его темной мелкозернистой разновидности, которая ценилась очень высоко. То был, пожалуй, единственный источник богатства для Обители Драконс. Однако величайшим триумфом повелителя – и одновременно главным предметом зависти и тревоги соседей до обретения Драконусом титула фаворита Матери-Тьмы – стали его таинственные связи с азатанаями. Сколь бы смелой и впечатляющей ни была местная, традиционная для Куральда Галейна архитектура, венцом которой являлась Цитадель, азатанайские каменщики воистину не знали себе равных. И наглядным тому доказательством стал новый Большой мост в Харканасе, который подарил городу сам повелитель Драконус.
Придворные мыслители – по крайней мере, те из них, кто был способен к утонченным рассуждениям, – осознавали символическое значение моста. Но даже этот великодушный жест Драконуса оказался достаточным поводом для недовольства, обид и молчаливого осуждения. Горько созерцать обмен дарами, когда сам ничего не даришь и не получаешь взамен. Подобным образом определяется положение в обществе, но никакое положение не стабильно, а благодарность столь же зыбка и мимолетна, как ненадолго задержавшиеся на камнях капли дождя, пролившегося из единственного облачка в солнечный день.
Если на массивных камнях Большого моста и были высечены какие-то слова, то их хорошо спрятали. Возможно, если бы кто-то причалил на лодке под мостом, воспользовавшись столь уместно размещенным там каменным кольцом, и посветил фонарем вверх, он и обнаружил бы ряды азатанайских букв. Но скорее всего, это всего лишь фантазия, не более того. Те, кто жил и работал на реке в Харканасе, не смешивались с высокородными, равно как и с артистами, художниками и поэтами своего времени, а то, что они видели, было исключительно их делом и более никого не касалось.
Мечтали ли о мире эти чумазые, говорившие со странным акцентом мужчины и женщины, проплывая на своих лодках над бездонными черными водами? А когда выходили за городом на почерневшие от ила берега, преклоняясь перед поцелуем воды и суши, – страшились ли они грядущего?
И могли ли мы – о боги, могли ли мы хотя бы представить, сколько крови им предстояло принести ради нас в жертву?
«Да будет мир».
Свечи окрашивали воздух в золотистый цвет, смягчая бледный свет солнца, лившийся в высокие узкие окна. Десятки свечей были закреплены в разнообразных держателях, которые собрали из всех неиспользуемых помещений крепости; и больше половины их уже почти полностью догорели, мерцая и испуская струйки черного дыма. Неподалеку бдительно стоял слуга, готовый заменить очередную свечу.
– До чего же гениальное видение, – пробормотал Хунн Раал, мгновение спустя уловив краем глаза предупреждающий кивок молодого Оссерка.
Говорить что-либо вообще было рискованно. Тот, кто сейчас набирал кистью краски с палитры и наносил их на поверхность деревянной доски, славился своим взрывным темпераментом, а ситуация и без того была уже достаточно напряженной. Однако Хунн оценил свое замечание как комплимент, вполне достаточный, дабы смягчить возможное недовольство Кадаспалы, который мог решить, что его отвлекают.
В данных обстоятельствах Оссерк явно не хотел рисковать даже шепотом выразить свое согласие. Обычное дело для молодых, отвага которых еще не подверглась испытанию. Естественно, в том не было вины самого Оссерка. Вина – а как еще можно было это назвать? – лежала на его отце, который неподвижно восседал, облаченный в разукрашенный регалиями мундир. Одну сторону его лица освещали свечи, тогда как другая была погружена в угрюмую тень, что полностью соответствовало тому мрачному настроению, в котором он пребывал.
Кадаспала, возможно, и был самым популярным художником-портретистом во всем Куральде Галейне, ибо отличался незаурядным талантом и был печально знаменит своим вздорным нравом по отношению к позировавшим ему клиентам, но даже он не мог сравниться с тем, кто сейчас сидел в кресле с высокой спинкой из черного дерева. Страшно было представить, что будет, если у Ваты Урусандера, который и так уже, что называется, находился на пределе, в конце концов лопнет терпение. Парчовый парадный мундир был специально пошит для официальных визитов в Цитадель и прочих торжественных случаев, однако, когда Урусандер командовал армией, его одежда практически ничем не отличалась от того, во что были облачены рядовые солдаты когорты. Легионы Куральда теперь называли легионом Урусандера, и не без причины. Будучи уроженцем одного из Малых домов, он быстро продвинулся по службе в первые месяцы изнуряющей войны с форулканами, когда высшее командование понесло серьезные потери – сперва из-за предательских убийств, а затем после ряда поражений на поле боя.
Урусандер, считай, спас тогда народ тисте. Без него, как хорошо знал Хунн Раал, Куральд Галейн бы пал.
Далее последовала кампания, в ходе которой удалось полностью изгнать форулканов, а затем карательная акция против джелеков, когда пришлось углубиться далеко на северо-запад, на земли Джеларкана. В результате Урусандер обрел статус легенды, чем объяснялась нынешняя запоздалая сцена в верхнем помещении самой новой башни крепости, где в воздухе еще висела каменная пыль. Присутствие здесь прославленного живописца, Кадаспалы из дома Энес, само по себе впечатляло, подчеркивая, сколь высокое положение занимал Урусандер. Этот портрет предстояло скопировать, чтобы повесить на стену внутренней галереи в Цитадели Харканаса, рядом с изображениями высокородных тисте, как живых, так и давно умерших.
Но тот, кто неподвижно сидел сейчас в своем ослепительно-ярком мундире со всеми воинскими знаками отличия, в любое мгновение мог разрушить этот идеальный образ непоколебимого достоинства. Хунн Раал подавил
