от взлета сквозь темные тяжелые облака в чистое голубое небо. Жаркая радость победы юной студентки в первых Ветряных испытаниях. Бурлящее веселье от третьей или четвертой удачной шутки на вечеринке… и тысячи других неповторимых радостей – каждый счастливый миг, все чудеса ее жизни, каждая маленькая радость тела, ума, сердца слились в одно изумительное целое.
Перед этим чувством все утратило смысл.
Она поняла бы, что плачет, если бы еще могла замечать такие пустяки.
Кто-то нашептывал ей в ухо. Кто – она не знала. И не хотела знать. Шепот ничего не значил. Все прежнее утонуло в блаженстве.
* * *
Она очнулась в залитой теплым светом комнате. Такие бывают в гостиницах, и недурных. Задрапированные чем-то мягким стены, огромная кровать. И тепло – блаженное тепло после страшного холода площади. Пальцы рук и ног покалывали, это было бы больно, если бы она еще способна была воспринимать что-либо иначе как чистое наслаждение.
Она стояла в ванне, и полунагая девушка стягивала с нее испачканную дорожную одежду. Амара покорялась ей в блаженном равнодушии. Потом девушка принялась обмывать ей лицо, шею, плечи, и Амара упивалась теплом, прикосновением мягкой тряпицы к коже, запахом мыла…
Она заметила, что Бренсис медленно кружит вокруг ванны, расстегивая на ходу рубашку.
«При всех его недостатках, – подумала она, – он очень даже красив». Она стала поворачиваться ему вслед, хотя голова с трудом держалась на шее. Она следила за ним глазами сквозь ресницы, хотя нехитрое удовольствие – быть чистой после недель в грязи – нестерпимо слепило глаза.
– Хороша графиня, – сказал Бренсис. – Вы хороши собой.
Она вздрогнула от звука его голоса, и глаза совсем закрылись.
– Волосы не забудь, – приказал Бренсис.
– Да, господин, – пробормотала девушка. Теплая вода полилась Амаре на голову, и в волосах вспенилось нежное, тонко пахнущее мыло. Амара купалась в блаженстве.
– Право, очень жаль, – рассуждал Бренсис. – Я надеялся, что вы немного побрыкаетесь, графиня. А вы оказались хрупкой. Те, кто погружаются так быстро и так глубоко, уже не возвращаются. Верно, малютка Лисса?
Амара ощутила дрожь стоявшей рядом девушки.
– Да, господин. Они не хотят возвращаться.
Бренсис остановился перед Амарой, слегка улыбнулся:
– Бьюсь об заклад, у нее недурные ножки. Очень длинные, очень стройные, очень сильные.
– Да, господин, – согласилась Лисса.
Амара почувствовала, что сонно улыбается в ответ Бренсису.
– Снимай и штаны, Амара, – с тихим рыкающим обещанием в голосе распорядился он.
– Да, господин, – сонливо протянула Амара. Мокрая кожа брюк липла к онемевшим от наслаждения ногам. – Я… они очень тесные, господин.
– Тогда замри, – с усмешкой приказал Бренсис. – Совсем замри. – В его руке блеснул кинжал со зловеще, завораживающе острым кончиком, и Бренсис встал на колени перед ванной. – Скажите, графиня, – пробормотал он, – вы здесь по приказу Гая?
– Да, господин, – так же тихо ответила Амара.
Она смотрела, как острие кинжала, несомненно усиленное фуриями Бренсиса, легко разрезает края ее кожаных штанов над щиколотками. Он медленно повел лезвие вверх, срезая с нее одежду, как мальчишка – кожуру с яблока.
– А ваш муж? – спрашивал Бренсис. – Он ведь не умер, а?
– Нет, господин, – сонно отозвалась Амара. Нож скользнул по ее икре. Она задумалась, почувствует ли, если такое острое лезвие вскроет ей кожу. И не покажется ли ей это в нынешнем состоянии приятным.
– Где он? – продолжал Бренсис.
– Где-то поблизости, господин, – ответила Амара, чувствуя, как нож проходит у колена. – Точно не знаю.
– Очень хорошо, – одобрил Бренсис и поцеловал ее в обнажившуюся подколенную ямку.
Амара содрогнулась, предвкушая.
– Что он намерен делать? – спросил Бренсис, продвигаясь выше по ее ляжке.
– Ждать моего сигнала. – Бренсис угрюмо улыбнулся, когда нож, вскрыв обтянувшую бедро штанину, двинулся выше.
– К чему?
– К освобождению пленников, господин.
Бренсис рассмеялся:
– Большие замыслы! И каким будет сигнал к началу? От тебя, я вижу, немного осталось, но, когда возьмем и его, я позабочусь, чтобы тебе разрешили шептать ему при вербовке.
Металл скрежетнул по металлу, и Бренсис, озадаченно насупившись, придержал руку.
Амара опустила глаза к обнажившемуся бедру, на белой коже которого в самой верхней части блестел ошейник, несколько часов назад надетый мужем.
Бренсис выпучил глаза – понял.
Амара вызвала Цирруса и выбросила вперед руки. Перехватив руку с ножом, она вывернула Бренсису запястье в сторону большого пальца – рывок застал его врасплох, он не успел ответить на него даже с обычной мужской силой, тем более усилить сопротивление фуриями. Нож вывалился у него из пальцев, и Амара тут же его подхватила – движением, которое в ее ускоренном восприятии выглядело ленивым и точным.
Бренсис к тому времени вцепился в своих фурий ветра, попробовал заслониться ладонью, но скорости ему не хватило. Амара ладонью шлепнула его по руке – и мгновенным движением рассекла заостренным фуриями кинжалом обе артерии на горле.
Кровь хлынула потоком, облаком. Она горячо расплескалась по обнаженному бедру и туловищу Амары, та пошатнулась, выбитая из равновесия стремительностью собственного удара, и выпала из ванны на ту сторону, куда Бренсису было не дотянуться.
Молодой алеранский патриций выгнулся назад, забил руками. Один сжатый кулак, попав по краю деревянной ванны, разбил ее, и мыльная пена с пятнами крови растеклась по полу. Развернувшись, он замахнулся на Амару, случайно задел плечом Лиссу, отшвырнул ее, как куклу.
– Сигнал? – зашипела Амара, чувствуя, как поет все тело, подожженное яростью и вытекающим из ошейника на бедре, пронзающим насквозь блаженством. – Сигналом будет твой труп, предатель. До моего мужа тебе не дотянуться.
Он пытался что-то сказать, но не издал ни звука – кинжал рассек ему и дыхательное горло.
Такого могущественного заклинателя фурий, как Бренсис, почти невозможно достать без помощи фурий сравнимой силы.
Но только почти.
Последний отпрыск дома Каларов осел на гостиничный пол, сдулся, как проколотый пузырь с водой. Его кровь смешалась с душистой пеной.
Ни один звук не выдал убийства.
Амара отшатнулась к стене, отгоняя по-прежнему наводимое ошейниками блаженство. Ей хотелось – очень хотелось – опуститься на пол и снова отдаться наслаждению…
…но ошейник на ноге от одной этой мысли прекратил изливать экстаз. Она сама потребовала запрещающих такое поведение приказов. При попытке их нарушить наведенный восторг сменился бы страшной болью, и при одной мысли о ней в Амаре неудержимо вскипел ужас.
Она, чувствуя спиной потрясенный взгляд Лиссы, заставила себя добраться до платяного шкафа. Девушка в ошейнике в страхе разинула рот, слезы заливали ей лицо, прокладывая дорожки среди брызг крови. Открыв дверцу, Амара выхватила одну из туник Бренсиса, быстро надела и накинула на плечи его плащ. Одежда висела на ней мешком, но сойдет и так. Она поспешила забрать у мертвого
