– те научились осторожности, после того как час бессильно колотились в щиты.
Осталось сорок шагов, последние легионеры погрузились, корабли сбросили причальные концы. Двадцать шагов. Десять…
В пяти шагах от сходен «Слайва» что-то мертвой хваткой вцепилось Тави в колено и сбросило с причала в холодную воду. Тави забился в ледяной тьме, тяжесть доспехов камнем тянула на глубину.
Существо, вцепившееся ему в ногу, и не думало отпускать. Огромная рука обхватила Тави за талию. В локоть, в щель над наручем, впились острые зубы, рванули, встряхнули все тело.
Тави сдержал крик. Длинный меч не годился для боя вплотную, поэтому он вытащил кинжал и ткнул наугад, почувствовав, как соскальзывает с бронированной шкуры неточно нацеленное острие. Со всех сторон окруженный водой, он тщетно взывал к фуриям земли – единственным, чья сила могла бы разорвать хватку ворда. Он отчетливо ощутил, как ломается плечевая кость – враг с чудовищной силой скрутил его в темноте и продолжал тянуть, отрывая руку от туловища. Боль нарастала, пузыри драгоценного воздуха вырвались изо рта, заскользили по лицу…
И тут ноги коснулись ледяного ила на дне.
Рожденная фуриями земли сила хлынула в тело, и Тави, зажав клинок кинжала в зубах, размахнулся уцелевшей рукой. Взмах вывихнул сустав другой руки, но он наполнил разум сталью кинжала, и боль затерялась среди других ощущений, наравне с холодом воды и голодом. Он крепко ухватил бронированную конечность и ножницами выбросил ноги вверх, ударившись спиной об илистое дно. Ноги сомкнулись вокруг тулова врага, а здоровой рукой Тави вцепился что было сил и в решающем усилии сжал колени.
На мгновение они зависли в равновесии, а потом что-то страшно хрустнуло, и ворд выпустил Тави. Тот, пока раздавленное существо не перестало биться, рвал и тянул, а потом оттолкнул от себя дергающиеся куски.
Пальцы взлетели к креплениям доспехов. Он тысячу раз застегивал и отстегивал их, он мог бы проделать это во сне – но двумя руками. И когда кожа ремешков не разбухла от воды. И когда пальцы не онемели от леденящего холода. И когда паника не подступала к горлу, легкие не горели, перед глазами не плясали цветные звезды.
Он справился со шнуровкой и наконец сумел вылезти из доспехов. Если бы не магия металла, боль в сломанной руке и в плече заставила бы его свернуться в комок, и тогда конец. Он рванул застежки, сбросил тяжелые поножи, собрав немногие остатки сил, оттолкнулся от дна и поплыл туда, где ему мерещился свет. Грудь распирало, давило в ушах, не хватало дыхания, и возмущенные легкие пытались втянуть в себя все равно, воздух или воду, и кинжал выпал из зубов, и огонь в плече и локте обжег такой небывалой мукой…
Что-то ударило его по голове, потом ухватило за шиворот и выволокло из воды – откашливаться от первого, наполовину перемешанного с водой вдоха.
Китаи с неожиданной силой приподняла над водой не только его голову, но и плечи, а ее ужас и ярость глушили в Тави все его собственные чувства.
– Алеранец! – кричала она. – Чала!
Он выплюнул воду и вобрал влажный тяжелый воздух. Ноги и руки плохо слушались. Что-то резало воду рядом с ними – что-то темное, большое, быстрое. Акула – или еще одно создание ворда.
– Скорее, – захлебываясь, выдавил Тави. – Скорее, скорее!
Китаи поплыла, потянула его за рубаху, а Тави только удерживал голову над водой. До «Слайва» было пятьдесят футов и до причала столько же, а на причале кишел ворд. Тави сквозь боль в груди, плече и руке только начал приходить в себя, когда над ними навис борт отходящего «Слайва».
Кто-то крикнул, в воду упал конец. Китаи одной рукой поймала веревку, обернула ее в несколько витков вокруг запястья и что-то прокричала. А потом стала подниматься и за шиворот поднимать над водой Тави – и весь его вес словно стянулся в вывихнутое плечо.
Он мучительно вскрикнул, невольно забился, а потом был треск рвущейся материи и быстрое падение в воду.
Он вырвался на поверхность в тот самый миг, когда что-то, пройдя под водой, задело его по ногам. Корабль удалялся от причала – и от него. Повисшей под бортом Китаи было уже не достать его. Она запуталась в веревке и яростно рвалась на свободу, но была уже далеко. Над бортом Тави увидел лицо Демоса, его округлившиеся глаза, а потом осталась только резная носовая фигура «Слайва» – дева, слепыми глазами смотревшая вперед с легкой улыбкой на прекрасных устах.
У Тави уже отказывали ноги, вода затягивала его в себя. Он тонул и все не мог оторвать глаз от деревянной женщины, которая росла, делалась больше, надвигалась на него.
Он обомлел, поняв, что резная фигура на носу в самом деле шевельнулась, что это не обман заледеневшего, умирающего сознания. Она склонилась к нему с грацией и величием, отрицавшими шелушившуюся на лице краску, улыбнулась и протянула сильную стройную руку.
Тави собрал последние силы, ухватился. Ее пальцы гибко и несокрушимо обхватили его ладонь. Женщина вытянула его из воды и унесла вверх из-под носа новой лягушки ворда. Короткое головокружение от проносящейся под ним палубы, и вот он пластом растянулся на досках.
– Попался, принцепс! – с довольным видом произнес Демос.
– Чала! – выкрикнула Китаи. Она стояла над ним, мокрая одежда облепила тонкую фигурку. Сорвав плащ с первого попавшегося моряка, она набросила одежду на Тави. – Максимус, у него кровь!
– Целитель, – хрипло рявкнул Маркус. – Ванну сюда!
– Капитан, – выговорил Тави, – гоните отсюда ко всем во́ронам.
– Есть! – отозвался Демос. Несколько рук уже тащили Тави в спешно извлеченную из трюма ванну. – Есть, господин мой. Домой.
Со временем проходит все.
Мы куда менее значительны, нежели себя воображаем. Все, чем мы были, чего достигли, – лишь тень, каким бы долговечным ни представлялось. Однажды последний человек испустит последнее дыхание, а солнце будет светить, горы стоять, дожди лить и ручьи журчать, не заметив его исчезновения.
Из последней дневниковой записи Гая Секстуса, Первого консула Алеры
«Воздух над местом, где была столица, слишком горяч, слишком забит испарениями, не пролететь», – прикинула Амара. Спасенных рыцарей и граждан предстояло вести в обход.
Она заложила круг, огибая пылающую пустыню, и с ее восточного края повернула на север. От столицы Алеры, сияющего белого града на холме, осталась зияющая в земле дыра. В ее котле, глубоко под ними, кипели огонь и дым. В дыру вливалась река Гаул, и временами пар затягивал землю плотным белым туманом – как погребальным саваном.
Подлетев к первым воздушным
