бы домой лет так через триста, когда его трон уже бы занял кто-то другой и корнями врос на это место.
— Точно? Откуда ты знаешь, что было бы так?
— Может, и не так. Может, черти другую гадость бы придумали. Худшее, что может случиться с высшими сущностями Подземья, это попасть под власть дьявола.
— Вы все настолько верите в пророчества?
— Не каждому пророчеству стоит верить, но Мишель не ошибается. Ранее он предсказал, что Меднобородый погибнет в этом году. Его погубит длинный язык того, кто ездит на огнедышащем коне. Мы думали, что это намек на Кощея с его конем, но скорее это относилось к тебе.
— Я в апреле сказал Станиславу Больцевичу, что надо делать Радуне. А еще Нострадамус говорил мне тогда у вас в Вене, что меня могут поставить в такие условия, чтобы я сам себе отрубил голову. Вроде глупо звучит, но в Крыму так и получилось. Тебе не страшно было узнать от него про свою судьбу?
— Страшно.
Оба немного помолчали.
— Если понадобится еще кровь василисков, — вспоминл Ласка, — То недалеко от Люблина в Подземье живет гном Бернхард, к которому Беренгар-пружинщик на свадьбу ездил. Беренгар выехал на ослах, а приехал на василисках. Может, живые в стойлах стоят, а может гномы их и по частям продадут.
— Спасибо. Отцу поклон передавай. От Армана жди письма. Даст Бог, вылечим.
Утром, когда Ласка вывел коня, чтобы ехать в Волынь, он встретил во дворе готовых к отъезду немцев.
Рафаэлла сама бы не подошла попрощаться. Ее принес на спине Элефант.
— Прощай, говорящий человек, — сказал конь, — Чует мое сердце, с этой красавицей не соскучимся.
— И овес будет? — пошутил Ласка.
— Да какой овес, — отмахнулся конь, — Главное в жизни — кураж, а не сидеть в четырех стенах и по воскресеньям бабку в церковь возить.
— Прощай, — сказала с седла Рафаэлла, намеренно не глядя в глаза.
— Прощай, — ответил Ласка, не стараясь встретиться взглядом.
На том и разъехались. Он немного загрустил и утешился только тем, что не за невестой и ездил. Тем более, не за чужой невестой. Наверное, она права. Как смотреть в глаза прошедшей страсти? Для этого надо быть совсем уж ведьмовой ведьмой, как Оксана.
В Волыни Анджей уже навел порядок в доме Чорторыльского. Точнее, слуги и холопы навели порядок. Разговорчивый Анджей объяснил местным, что душегубы под его, Анджея, мудрым руководством и благодаря его, Анджея, знакомству с немцами победили огромное войско местной нечисти и избавили честной народ от неописуемого количества упырей, русалок и прочих кикимор, заодно и от оборотней.
Крестьяне поначалу отнеслись скептически, но против фактов не попрешь. Тела и остатки тел водяных, леших, упырей и русалок, не убранные со двора, истаяли на солнце. Но не вспыхнули и исчезли, а пролежали достаточно долго, чтобы любопытные успели оценить, с какими силами нечисть атаковала усадьбу. Также и по количеству ведущих к усадьбе следов на снегу, в том числе, больших волчьих, понятно было, что битва выдалась не как баран чихнул.
Те, кому досталось прибираться в неосвященном доме, рассказывали, что внутри творился сущий ад. Раз была битва, то кто-то командовал. Мертвого Атамана слуги видели за день до атаки нечистиков, и все знали, что убил Атамана оборотень. Кшиштоф, как успели увидеть самые смелые, с утра еще стоял перед домом, замороженный в глыбе льда. Пана Люциуса никто из уборщиков не видел ни живого, ни мертвого. Не Богдан же командовал.
Ласку и батюшку с дьячком из Глубокого Анджей принял как дорогих гостей. Ласку поселил в лучшей комнате, а божьи люди разместились у сельского старосты. Батюшка на следующий же день за неимением церкви отслужил службу в доме старосты и отчитал за упокой по длинному списку.
После заката вернулся Чорторыльский. Его, получается, все-таки помариновали в приемной. Могли бы подержать там и дольше, несмотря на то, что долг перед феей он уже оплатил сам. Следом за хозяином зашел сундук, негромко топая ножками. Ласка с Анджеем еще сидели за столом у камина.
— Здравствуй, пан Люциус, — сказал Анджей.
— Анджей? — Люциус не поздоровался, — Где все?
Слуги-то и повара были на месте, а вот шляхтичей за столом не хватало.
— Богдан уехал, остальные на погосте.
— Почему дом засран?
— Что могли, отмыли. Щелкни пальцами, будет как новый.
— Лентяи, пся крев.
Чорторыльский обернулся, глядя вокруг сквозь пальцы.
— Ложечки мои серебряные где? Посуды половины нет. Вино мое вы тут бочками пили? Селедку сожрали! И отряд отборных душегубов как корова языком слизнула. Даже на погосте никого не осталось! Для чего старый Люциус, по-твоему, приказывал вас, дураков, не отпевать и с оружием хоронить?
— Не знал, что пан некромант.
— Он думал, еще научится.
— А ты некромант?
— Не умничай, шут гороховый.
— Нехорошо шляхтича песьей кровью и шутом ругать, — сказал Анджей и не по-доброму прищурился.
— И что ты мне сделаешь?
— Брошу все и уйду в монахи.
— Один хрен, в ад попадешь, — хмыкнул Чорторыльский.
— И в аду буду молитвы петь, чтобы всем чертям вокруг икалось.
— Ну и пошел вон тогда! Москаля с собой забери, видеть его не хочу!
— Вот как? А не пойти ли тебе самому?
— Меня из моего же дома гонишь?
— Дом не твой, а покойного пана. Ты чорт нечистый и лукавый, самозванец в панской шкуре.
— Да? А бумаги на кого?
— Бумаги вспомнил? Я тебе кто, законник? Я, если ты забыл, разбойник и душегуб. Поэтому ты выйди вон, а хочешь дом обратно, бей челом судье, воеводе, каштеляну, да хоть и великому князю. Будешь со мной судиться, я тебя еще
