и на занавесках колыхались тени от женской фигуры. Радуясь наконец оказаться дома, он поспешил к крыльцу и, скинув заплечный мешок прямо у порога, вошёл в избу. Приятное тепло охватило его, как только он переступил порог. Пахло похлебкой и свежим хлебом. Она стояла у стола. Все было совсем как в том видении: повернувшись вполоборота к огню, она, улыбаясь, смотрела на него, и свет зажигал янтарные искры в ее глазах. Шагнув к ней навстречу, он обнял ее и, крепко сжав руки вокруг ее тела, притянул к себе как можно ближе, чтобы почувствовать, как её сердце громко стучит, гулко отзываясь ответным эхом в его собственной груди. Взволнованная долгожданной встречей, она прильнула к нему.
Очнулся он, лишь когда, разжав его объятия, она выскользнула из рук, не желавших отпускать ее на волю.
– Мы ждали тебя к утру. Малыш только и говорил о том, что ты обещал привезти ему настоящее яйцо стрекозы.
– И едва разыскал. Пришлось прошагать до самого Бесконечного Луга.
– Только не отдавай ему, пока не поест, а то побежит по всем друзьям хвастать.
– А где он?
– С самого утра сидит в сарае, вчера твой отец научил его плести сети.
– Я позову его.
Гарв вышел наружу. Заветное яйцо лежало у него в кармане. Мысленно предвкушая детский восторг от обещанного подарка, он завернул за угол, лениво размышляя о том, что для него тем самым долгожданным подарком стал сын.
После спасения от Чернокнижника, они добрались до деревни благополучно. Остаток пути через Дубраву прошел без приключений, если не считать того, что Прибрежная чуть не убилась, угодив в медвежью ловушку, и он потратил добрых полдня на то, чтобы вытащить ее оттуда. А когда вечером Гарв пошел собирать дрова для костра, то, углубившись в кустарник, спугнул барсука, и тот со страху тяпнул его за палец, который распух и не проходил целую неделю.
Несмотря на то, что приступы стали реже, тошнота у Прибрежной не прекращалась, и к тому времени, когда она смогла без последствий умять свой завтрак, уже был виден маленький животик. Девять месяцев спустя на свет появился его сын. Отец Гарва, впервые выступавший в роли деда, был настолько счастлив, что расцеловал невестку в обе щеки, клятвенно пообещав отрубить поганый язык любому, кто скажет ей хоть бранное слово, и отрезать поганые уши всем тем, кто будет разносить по селу мерзкие сплетни о том, что она чужого роду-племени. Сказав так, новоиспеченный дед гордо удалился в кабак, откуда не вылезал добрых две недели, споив всех мужиков в округе, от чего встал весь сенокос, и скормив дворовой собаке полмешка отборной оленьей вырезки.
В прошлый праздник Пяти Месяцев малышу исполнилось семь. Шустрый и смышленый не по годам, он схватывал все на лету. Ему нравилось ходить с отцом в лес или возиться с дедом у реки. От матери ему достались серые в крапинку широко распахнутые глаза и страсть к целительству. Он собирал пучки леченых трав, сушил ягоды, толок неведомые коренья, и, когда Гарв, рассказывая ему о своих похождениях, обмолвился о чудодейственных свойствах яйца золотой стрекозы, тут же стал ходить за ним хвостом и просить принести ему такое яйцо. Путь был неблизкий, но, глядя в эти детские глаза, ярко горевшие жаждой жизни, Гарв никогда не мог отказать.
Дойдя до сарая, он пнул ногой полуоткрытую дверь. На первый взгляд здесь никого не было. Гарв шагнул внутрь и, повернувшись к брошенной в угол охапке сена, вздрогнул. Прямо посреди засыпанного соломой пола, жмурясь в сверкающей полосе Полуночного Месяца, восседал жирный черный кот. Гладкая шерсть лоснилась на упитанных боках, а морда с длинными пестрыми усами выражала крайнюю степень довольства. Увидев Гарва, кот громогласно мяукнул и сделал шаг в его сторону. Отскочив назад и прижавшись спиной к стене, Гарв левой рукой нащупал в сене вилы и, выставив вперед острые зубья, не сводил глаз со зловещей зверюги. Кот сел, будто в недоумении, и раскрыл пасть. Гарв приготовился метнуть в него вилы, но вместо зловещего шипения, в воздухе раздался тонкий голосок:
– Пап, ты чего, это же я!
Не слыша, как звякнули об пол вилы, выпавшие из обессилевшей руки, Гарв неверящими глазами смотрел в до боли знакомые дымчатые глаза сына, вспыхивавшие в серебристом свете месяца янтарными искрами, но теперь почему то обрамленные густым черным мехом, а в его ушах громом отдавалось: «Лишь та принесет тебе дитя, в чьих венах течет кровь Первой Прибрежной», – и звенел раскатистый хохот ведьмы.
