совсем иного толка – жажда во что бы то ни стало поближе узнать прекрасную кинокефалку. Но и жажду познания Астре не дали утолить: позади открылась дверь, и в подъезд, шаркая большими тапками, из которых всё равно выпадали пятки, вышла высокая серая волчица-кинокефалка с серым же лицом. Халат, похожий на простыню, висел на ней, как на вешалке. Выпрашивающими воловьими глазами, застиранными от горя, она взглянула сначала на Астру, а когда её взгляд упал на Репрева, несмело улыбнулась и сказала пришибленным слабым голосом:
– Что-то давно мальчика вашего не видно… – и поздоровалась со всеми кивком головы и тихим: «Здравствуйте». Астра с Репревом годились ей в сыновья.
– Нет, мы каждый день гуляем. Это вы куда-то пропали, Ариадна, – Репрев говорил очень вежливо, кланяясь мордой; таким Астра его ещё не видел.
– Пусть в гости заходит, – с надеждой сказала волчица-кинокефалка, кивнула на прощание и зашла обратно в квартиру.
– Какая приятная кинокефалка, – уважительно сказал Астра.
– Да-а, приятная, – ответил Репрев, тяжело вздохнув. – Только беда у неё: дочь пропала без вести – как в воду канула. Ничего нового.
– Как пропадали дети и взрослые, так и пропадают, – с прискорбием согласился Астра.
– И ничего этот хвалёный отряд не может с этим поделать. Тоже мне, защитнички! – плюнул Репрев. – Был бы я в отряде, у меня бы ни один ребятёнок не ушёл! Ладно, пошли, а то на нашу возню все соседи сбегутся.
Агния не заперла дверь на замок. В маленькой квартирке было тесно, но уютно, и курился тонкий, как кружево, погружающий в сон дым. В коридоре жался к стене излизанный лаком дебелый платяной шкаф с не до конца закрывающейся дверцей. Чуть поодаль и правее располагалась кухонька. В середине угловатой комнаты с ненужными выступами и выемками в стенах, коих для маленькой квартирки насчитывалось немало, стоял похожий на катушку ниток стол, за которым на кресле с высокой спинкой сидел маленький дракон, держась за бока сиденья упрятанными в красные варежки ручонками, и качал ножками. Большущими аметистовыми глазёнками он с неудержимым интересом, грозящим вылиться в бурный восторг, смотрел на гостя. На столе – один пустой стакан-градусник на деревянной треножке, золотистый плетёный хлеб, разломанный гранат, вазочка с конфетами и венец всего – шоколадный торт с апельсиновой цедрой. У стола, в выемке стены, пристроилась расстеленная большая трёхспальная кровать, к ней прислонилась треснутая гитара. Над кроватью – полка с книгами и испустившим дух кактусом. В квартирке творился упорядоченный беспорядок.
Оклеенные строгими обоями стены были увешаны рисунками рук – кинокефальских и феликефальских: худые и вздутые, огромные, прямые, как ветвь, и вывернутые, изломленные, переплетённые с другими руками, когтистые и без когтей. Казалось, будто руки шевелятся и вот-вот потянутся к тебе.
Полуденное солнце, проникающее, как вор, через балкон, стекало по ситцевой занавеске на сложенные горкой на полу подушки, расшитые позументами, на которых восседала, скрестив ноги, Агния; стекало полуденное солнце и на хрустальный кальян, и хрусталь разбрасывал по половицам и потолку, по стенам и углам радужные ромбы.
Лисица-кинокефалка, запрокинув голову и втянув щёки, курила, причмокивала губами и пускала изящные кольца дыма, жмурясь от удовольствия. На вошедших она, приоткрыв глаз, лишь мельком бросила хитрый взгляд. Погрызывая чубук, она посасывала дым, в носу у неё покачивалось серебряное колечко, а на шее горели гранатовые бусы. Прекрасная кинокефалка встряхнула косичками, вплетёнными в шерсть у неё на голове, и остроконечным, как пламя, ухом напоролась на луч света – в ухе (а именно в левом, правое было нетронутым) вспыхнула похожая на свернувшуюся в испуге гусеницу серьга, тоже серебряная. Агния, разнеженная, – и шерсть её оттого казалась мягче льна, – поднялась с подушек с простительной ленцой, и на шее у неё брякнули шипящие на свету гранатовые бусы, на её жилистых, мужских руках с длинными пальцами зазвенели бесхитростные, тонкие, как спицы, браслеты. В дрогнувшем от шагов кинокефалки градуснике, стоящем на выложенных ёлочкой ссохшихся, плачущих скрипкой половицах, заплескалась фиолетовая муть. Агния зашторила окна, и обстановка в комнате стала совсем уж бессознательной. «Какой же у неё пышный хвост, в пол-лисицы, да ещё и в браслетах! – отметил про себя Астра. – И она выше меня, по крайней мере, на каблуках».
– Я начала без тебя, чтобы тебе неповадно было. Ну, рассказывай, где пропадал? – грозно, точно судья, спросила Агния своим хрипучим голосом и снова уселась на подушки, на своё кресло судьи. – Встретил кинокефала по интересам и решили вдвоём распить нектар? То, что у тебя сегодня день рождения, не значит, что тебе всё сойдёт с лап.
– Нет, что ты, Агнушка, я бы без тебя не посмел… – сказал Репрев с опущенной головой и подумал: «А её предположение звучит куда убедительнее. И как я сам до такого не додумался?» – Я тебе сейчас расскажу, как было дело.
И он рассказал: конечно, свою маленькую ложь, что же ещё. Мир и правда не остановился и уж тем более не схлопнулся.
Агния слушала, с каждым словом Репрева всё выше и выше поднимая брови. Репрев смотрел ей в глаза и излагал с такой непоколебимой уверенностью, что даже Астра засомневался: а не привиделись ли ему лежащий на дороге пёс, доктор, его хижина, операция? Может быть, всё было так, как говорит Репрев? И бутылка была, и по магазинам ходили, да везде не густо, и даже, может, у Астры и в самом деле в серванте завалялась бутылочка пентагонирисового нектара? Да нет, нет, быть этого не может, ну никак! Похоже, Репрев с Агнией играли в такую игру: Репрев врал, Агния оценивала красоту его вранья – и овцы целы, и волки сыты.
Когда Репрев закончил, а брови Агнии мигрировали на лоб, она спросила у Астры с хитрым прищуром:
– А ты, Астра, подтвердишь всё, что он сказал?
Астра в волнении потёр ладони, потупил взор и сказал:
– Да… да, подтверждаю.
«Вот зачем соврал! – мысленно сокрушался Астра. – Зачем поддался на уговоры этого Репрева? Почему не сберёг свою честность, своё качество души? Теперь ты ничем не лучше его. Вскроется правда – и упадёшь в глазах этой прекрасной кинокефалки. А мог бы предстать честным кинокефалом, ну а теперь – отрезан путь».
Агния, внимательно разглядывая юного кинокефала, улыбнулась и произнесла:
– Познакомься, Умбра, это Астра. Дружок нашего Репрева.
«Она запомнила моё имя! – пронеслось в голове у Астры, он даже не оскорбился на “дружка”, и его душа ликовала. – А у неё какое – Агния! Репрев прав – лесной пожар! Полымем горит».
– А я – Умбра, Умбриэль! – фальцетом прокричал дракончик в толстом
