слушать. Иногда он вырывал ниточки гнева и горя, а потом обнаруживал, что они снова проросли, точно сорняки. Все в его нетерпеливой натуре противилось этой задаче, но, как и многому другому, терпению можно обучиться.
Проклинатели до сих пор иногда пугали Келлена, но он больше не чувствовал к ним инстинктивного отвращения. Он слишком хорошо их знал и понимал, что за ненавистью часто скрываются боль, одиночество и страх.
Глядя, как искажается от слез лицо Руты, когда она протягивает ему новые рисунки, на которых изображены ее дочери, и их настоящие письма, Келлен ощущал, что еще несколько нитей мрака высвобождаются из полотна ненависти и испаряются. А Рута становится чуть менее одержима злобой – и на шаг ближе к тому, чтобы снова увидеть дочек. Эти крохотные победы, которые давались ему с большим трудом, наполняли Келлена гордостью.
– Ты бы справилась с этим лучше, чем я! – сказал он Неттл, забежав к ней в гости. – Такого рода расплетательство не похоже на использование магического дара. Иногда мне кажется, что я тенью бреду рядом с человеком в его непростом путешествии. Я могу указать им на то, что они пропустили, но не могу пройти этот путь вместо них. Не могу убрать с их дороги колючий куст, не могу сделать так, чтобы у них не болели ноги. Никогда в жизни я не занимался настолько тяжелой работой.
– Поверь, им приходится куда тяжелее! – едко заметила Неттл и покраснела от собственной вспышки.
– Знаю. – Келлен ничуть не обиделся. Его скорее радовал тот факт, что Неттл в последнее время начала выказывать свое раздражение. Пока он учился укрощать собственный темперамент, она осваивала искусство проявлять гнев вместо того, чтобы подавлять его.
Само собой разумеется, Неттл стала первой проклинательницей, над чьим проклятым яйцом он начал работать. Им обоим пришлось нелегко. Неттл никак не могла справиться с привычкой держать все в себе, но постепенно она разговорилась. Помогло их взаимное доверие.
Чутье Келлена с каждым месяцем обострялось. Вскоре он заметил, что проклятое яйцо в душе Неттл уменьшилось и стало мягче. Оно раз за разом пыталось собраться воедино, но в конце концов слишком ослабело даже для этого. Теперь Неттл разрешалось посещать внутренние земли: она была на испытательном сроке, но все равно носила на себе немало железа.
Расплетенные нуждались в Неттл больше, чем когда-либо, ведь теперь наряду с бывшими проклятыми в их ряды вступали бывшие проклинатели. Неттл никогда не думала о себе как о лидере Расплетенных, но, судя по всему, именно так остальные ее и воспринимали. Она жила в таверне Тэнси, которую Леона Тарл выкупила для нужд Расплетенных. Все здесь напоминало о прежней хозяйке, но не все воспоминания были плохими. К тому же нельзя просто вычеркнуть все, что несет на себе отпечаток боли.
Теперь в одежду Келлена было зашито еще больше железа. Металлические пластины оттягивали плечи и противно звенели при ходьбе, но Канцелярия настаивала на том, чтобы он носил их, пока его проклятие не будет снято, – так у него было меньше шансов кого-нибудь расплести. Келлен учился держать себя в руках и подозревал, что от этого проку больше, чем от железяк.
– Как там проклятие? – спросила Неттл.
– Потихоньку расплетается, – криво улыбнулся Келлен. Он испытывал чувство брезгливости, когда вытягивал нити из собственной души, словно оперировал свои же внутренности.
Прежде он думал, что единственный способ освободиться от проклятия – это совершить что-то грандиозное, изменить ход истории и тем самым искупить свою вину. Но оказалось, что долгое, медленное спасение Освободителей было как раз тем, что доктор прописал. «А даже если и нет, я все равно бы этим занимался», – подумал Келлен. Он почесал след от паучьего укуса на руке и впервые не почувствовал укола сожаления.
Если бы меня не укусили и не изгнали из Киттелсуолла, если бы меня не прокляли, сейчас меня бы здесь не было. А я именно там, где должен быть.
* * *
Коул поднял взгляд от книги и увидел, что к нему взволнованно приближается та, кого он так давно хотел увидеть. Неттл в последнее время стала очень похожа на Айрис. Мысль об этом причиняла боль, но теперь Коул мог ее вынести. Отсутствие Неттл мучило его каждый день. И Коул невольно заполнял пустоту, представляя, как она его ненавидит и обвиняет в смерти старшей сестры. Но при этом он продолжал надеяться, что однажды Неттл вернется. Все вокруг были добры к нему, но никто не мог его до конца понять.
Коулу бросились в глаза ее бледность и железо на одежде.
– Прости, что давно к тебе не приходила, – сказала Неттл. Она нервничала куда сильнее, чем он. – Я была в одном ужасном месте. Вернее, даже в нескольких.
– С тобой все в порядке?
– Теперь мне лучше. – Неттл настороженно посмотрела на брата. – Можно я тебе все расскажу?
Они поговорили. Им было больно, как бывает больно, когда вскрываешь рану, чтобы очистить ее от гноя. А потом они условились, что обязательно поговорят еще.
* * *
Проснувшись на следующее утро, Неттл ощутит удивительную легкость, будто какой-то груз сняли с ее души. Но перед этим она в последний раз увидит Лебедя во сне. Она снова в Глубокой Мари, в золотой час перед закатом, и что-то огромное ломится к ней через камыши. На сей раз Неттл не бежит, пусть даже небо над ее головой темнеет, а ветер воет, как человек. Она стоит на причале возле хижины на сваях и ждет.
Лебедь вырывается из камышей, черные перья птицы блестят от крови. В руках, которых у Лебедя быть не должно, птица протягивает Неттл бледное извивающееся создание.
– Возьми, – всхлипывая, умоляет Лебедь.
– Тише! – Неттл подается вперед, осторожно забирает лебеденка и бережно заворачивает его в шаль. И вовсе он не страшный и не ужасный, понимает она, просто очень маленький, уязвимый и озябший. – Бедный малыш. Я о тебе позабочусь. – Она поднимает голову и видит, что несчастные, безумные глаза Лебедя – это ее собственные глаза. – Я позабочусь о вас обоих.
Неттл наклоняется, опускает тряпку в болотную воду и начинает отмывать перья Лебедя от крови, возвращая им первозданный глянцево-черный вид. Вскоре вой Лебедя сменяется тихим плачем.
– Все будет хорошо, – ласково говорит Неттл и сама в это верит.
Я хочу поблагодарить: всех сотрудников издательства «Макмиллан» за безграничную поддержку и бесконечное терпение, которое они проявили, когда моя способность писать канула в мозговой туман пандемии; Мартина за то, что терпел меня, когда я чуть не тронулась умом
